— Спасибо, — сказал полицейский. Руки слушались плохо, но если медленно, то можно. Воду он не пролил.
Эти существа, как их ни называй, чувствуют жизнь. Значит, другой кёнси может просто посмотреть и обнаружить, что его собеседник солгал своим людям. Если он солгал, конечно.
— Правительство многим предлагало сделки. Но о такой я слышу впервые.
— Правительство! — темнота фыркнула. — Эк ты загнул. Правительство тут ни при чем. Это всё… — он поперхнулся вдруг и мучительно закашлялся. Потом выдавил:
— У него давно к нам счет был. И тут человек из Синсэнгуми живым в руки попался. Ну, он и… не упустил своего…
— А что, — спросил полицейский, — происходит?
— Поначалу пьют кровь. Выпускают почти всю. Сначала главный, потом другие. Помнишь, мы находили трупы? А потом главный дает испить своей. А после этого… Гора ножей и огня, Сайто. Я до того думал, что ничего не боюсь… Они научили меня бояться.
Да. Это, наверное, даже не просто боль. Болью Хараду никогда нельзя было напугать.
И у старшего над младшим есть огромная власть. Это можно было угадать хотя бы по тому, как настойчиво Ато делал предложение Тэнкэну. Тэнкэн-равный был не нужен Ато ни в этой жизни, ни во всех будущих. Да, это можно было угадать, даже если бы они все не запинались на имени. Но каков предел этой власти? Это нужно было узнать побыстрее.
Он посоветовал министру обороны по возможности использовать огонь — но не был уверен, что к этой рекомендации прислушаются или что она окажется в нужной мере полезной.
— А главное то, — зло сказала тьма, — что у всех нас счет к тем, кто сидит в Токио. И мы его выставим. Из Синсэнгуми же не уходят, Сайто, — ты забыл? И я по-прежнему воюю против ублюдков из Тёсю.
— Ну, ты, допустим, ушел, Харада, — это было не совсем правдой, но в достаточной степени правдой, чтобы бывший командир десятой десятки дернулся там, в темноте.
— Никуда я не уходил! Меня, раз на то пошло, бросили! И я только ждал, пока окрепну хоть немного — чтобы хоть одного унести с собой. Если бы ты… если бы тебя… — он задохнулся. — Ноги, вот что было главное. Ноги бы, думал, — а там я с ними посчитаюсь, со всеми…
— Ты никогда не умел думать дальше, чем на полшага вперед, Харада, — горько сказал полицейский. — И за что тебе только дали командовать десяткой…
— Тебя не спросили! Я с командиром был с самого начала! И не пил вмертвую с нечисть знает кем… И…
— И тебе не нравилось убивать. Знаю, — полицейский приподнялся на локте, поморщился. — Я тоже рад тебя видеть. И что ты будешь делать теперь?
— Я — ничего. Не могу я ничего против… Что за говно!
И любимое ругательство осталось прежним, и акцент — «шозгавно!» — никуда не делся.
— Но ты, Сайто, — у тебя ничего не сломано, ты не ранен, просто треснулся башкой. Копьем тебя пришлось пырнуть для виду — но я там только кожу разодрал. Так что ты отлежишься — и, как знать, может, свернешь шею… одному старому киотоскому знакомцу. А уж после этого я скажу Ато все, что о нем думаю, — и ему это не понравится.
— Наш старый киотоский знакомый… может не дать тебе этого шанса, — сидеть было неудобно. Все время казалось, что он летит в темноту, как в бездонный колодец. Глаза, видимо, еще не привыкли. Или Харада, по обыкновению, приложил несколько крепче, чем следовало.
— А никакого другого шанса у меня нет, — то ли смех, то ли рыдание вырвалось из глотки бывшего товарища. Да что же такое у них делается с голосами — каждому словно бумажку к корню языка прилепили, и при любом выдохе она присвистывает да пришепетывает…
— Умирать вы умираете, — полицейский нащупал пол, положил флягу и начал осторожно разминать напрочь затекшую ногу. Нет, по таким делам все же нужно посылать подчиненных. Молодых, шустрых. Только не напасешься же. — Или это тоже временно?
— Нет, — сказал Харада, — это с концами, если башку напрочь. Это берет даже, — он снова захрипел, — хозяев. И здесь, Сайто… здесь я тоже на тебя рассчитываю.
— Ты? — Сайто сделал вид, что изумился. — Не верю. Или у тебя и шрам с брюха сошел?
— Сошел. Вот ведь как оно бывает, Сайто. Сошел напрочь. Я бы сделал это, пока живой был, поверь. Я бы сделал, но не хотел один. Мне нужна была компания в ад, а потом — он предложил, и я оказался дураком, да… Но теперь — это в тысячу раз труднее, чем живому, потому что… — он шумно сглотнул. — Живые не знают их. А они здесь. Эта стеночка, которая отделяет наш мир, — она такая тонкая… И она истончается каждый день, Сайто. Мы слышим, как они скребутся с той стороны. И нам страшно. Я выбрал плохую смерть, сан-бан-тай кумитё. Я узнал страх.
— Все боятся, — пожал плечами полицейский. — Но и по Ато видно, что плохи дела. Жаль. Мне понравилась эта скорость.
Тот, кто некогда был командиром десятой десятки, не знал, что должен чувствовать. Человек у стены был рад его видеть. Искренне рад. А еще он был очень раздражен тем, что коллега за эти годы успел так основательно влипнуть. А еще у него болела голова. И вообще все, что должно болеть у человека, которого порезали копьем, два раза стукнули о стену и один раз — о потолок.
А еще он совершенно не изменился.
— Твой хитокири, — сказал Харада. — Я постараюсь его вытащить, если что. Я бы обратился за помощью к нему, а не к тебе, если бы на него не наложил руки Ато. А с Ато я схватиться не могу. Он… не дает.
К нему, а не ко мне. Хотел бы я знать, почему.
— У него много власти над тобой? И над другими?
— Мы все — часть него. Он дал всем нам отпить своей крови. Он может приказать не дышать — и мы не сможем.
Вот, значит, какова эта власть… Да, ради такой мести Ато мог бы пощадить Тэнкэна.
— Времени мало, — сказал Харада. — Я должен подниматься. Поэтому слушай самое главное. Я чувствую тебя не так, как других людей. Если закрыть глаза — ты кажешься большим зверем. Просто существом с теплой кровью. В темноте мы видим как днем, но если ты будешь невидим для простого глаза — тебя можно принять за большую собаку или рысь. Не знаю, заметил ли это кто-то из нас, — Тэнкэн слишком… отсвечивал. Но тебе может пригодиться. Если есть способ отозвать твоих людей — отзови. Ни я, ни Ато их пока не чувствуем, но я знаю тебя, да и Ато вышибли не все мозги. Нас, таких, здесь двенадцать. Если войска или полиция сунутся сейчас в лес — будет просто резня и ничего больше. Часть, которую пришлют усмирять беспорядки в Кадзибаяси, верна… ты понял кому. Это запасной план. Так что стрельбу поднимать сейчас нельзя, пусть он думает, что все идет как задумано. Нужно брать Кадзибаяси утром, когда мы ляжем в гробы. Нас отправят составом — как погибших при обвале на шахте. Остальные поедут вроде как в отпуск. Под углем и шпалами будут ящики с оружием. Я оставлю здесь фонарь, пистолет и одежду. Пароль — Маруяма. Никого из наших ты не обманешь, а с людьми — как повезет.
