— Хотите услышать презабавный анекдот, по-вашему — байку? — спросил Лесток Алексея Петровича, радостно потирая руки. — Ну, извольте! Гренадерский поручик на праздник дает рубль денщику и говорит: «Иди, гренадер, найди себе девку поздоровее!» Утром поручик видит своего денщика с синяком под глазом и спрашивает: «Ну как, гренадер, девку себе нашел здоровую?» «Нашел, — отвечает денщик. — Такая здоровая, что я насилу рупь обратно у нее отобрал…» Хря-хря-хря! — залился «хрюком» Лесток. — Такая смешная русская байка…
Бестужев-Рюмин, сдержанно улыбнувшись, проговорил:
— А вы, мсье, как я погляжу, хорошо по-русски изъясняться научились. Даже байку от анекдота можете отличить… А ведь ваши французы русских анекдотов никогда не понимали.
«Зато англичане, австрийцы да саксонцы, к которым ты изрядно благоволишь, слишком уж хорошо знают, что им надо заполучить от России», — подумал Лесток, продолжив свой путь.
— …Говорят, что графиня Головина у нас объявилась? — прямо спросила императрица у канцлера Бестужева-Рюмина, когда тот закончил свой доклад о важных государственных делах. — Слишком много понаехало к нам всяких-разных заморских графинь. Теперь вот эта шведка по имени Ингрид!.. Она хочет прибрать к рукам одно из самых богатых наследств, оставшихся от семейства генерал-фельдмаршала Головина. Ты уж, Алексей Петрович, разберись, что к чему, и мне доложи. А то ведь таким манером, не ровен час, и все русские богатства иноплеменники растащат. Разберись!
— Разберусь, ваше величество. Всенепременно разберусь, — пообещал канцлер, пятясь на полусогнутых к выходу.
Глава вторая. Встреча с палачом
Канцлеру Бестужеву-Рюмину лучше всего думалось о делах государственных, когда он стоял у окна своего кабинета и смотрел на холодные воды Невы, свободно текущие вдаль. Эта привычка — смотреть в окно и думать — укоренилась в нем еще с 1740 года. Тогда Алексей Петрович чуть было не покинул этот бренный мир, будучи приговоренным к смертной казни «чрез удавление за шею». И все из-за его преданного служения всемогущему любимцу Ее Императорского Величества Анны Иоанновны герцогу Бирону. Саму императрицу Бестужев-Рюмин, обучавшийся в Копенгагене и Берлине, а потом служивший на дипломатическом поприще сначала в Голландии и Англии, а затем в Дании и Гамбурге, почитал безмерно, зная ее «вклад в искусства российские». При Анне Иоанновне в России появилась первая опера, поставленная итальянцами, первая балетная школа француза Жана-Батиста Ланде. А еще Анна Иоанновна страсть как любила устраивать свадьбы для верноподданных, и потому среди ближайшего окружения ее за глаза называли «всероссийской свахой». Видимо, воспоминания о собственной неудаче в семейной жизни породили у императрицы острое желание осчастливливать других.
«Все хорошее, к сожалению, быстро проходит, — думал Бестужев-Рюмин. — Вот и эпоха Анны Иоанновны канула в вечность. А ведь незадолго до собственной смерти императрица подписала завещание в пользу внучатого племянника, который только-только народился на свет. Звали его Иоанн Антонович. Регентом же вплоть до его совершеннолетия назначила герцога Бирона. Скончалась Анна Иоанновна от почечных колик…
Поговаривали, что холодной осенью 1740-го во дворце появился призрак императрицы. Анна Иоанновна, разбуженная перепуганной насмерть фрейлиной Шумской, вышла из опочивальни, чтобы самой посмотреть “на всякие там глупости этой придворной дурехи” и… увидела саму себя. “Это моя смерть”, — произнесла она тогда, страшно побледнев.
Бирон же не отходил от постели умиравшей императрицы до самого ее последнего вздоха, стоя на коленях и обливаясь непритворными слезами.
— Не бойся, — произнесла умиравшая герцогу, и это были ее последние слова…»
Из Гамбурга Бестужева-Рюмина вызвал герцог Бирон в Санкт-Петербург, назначив его на высокую должность в кабинет министров, созданный еще в ноябре 1731 года. Алексей Петрович, считавший это назначение за великое благодеяние, поддержал Бирона, когда над головой всемогущего регента стали сгущаться тучи. За что и был приговорен к смертной казни и отправлен в Шлиссельбургскую крепость для исполнения приговора…
Воспоминания канцлера были прерваны появлением у парадного подъезда сената, учрежденного новой императрицей взамен кабинета министров по образу и подобию государственного управления, существовавшего при Петре Великом, богатого экипажа, из которого сначала бодро выскочил какой-то дворянчик, чей наряд скрывал длиннополый черный плащ, а затем появилась пышно, но безвкусно одетая дама. Они о чем-то переговорили между собой, и дама направилась в здание сената, а дворянин в черном плаще, заложив руки за спину, принялся неторопливо прогуливаться вокруг кареты.
«Кто это?.. Да неужто?! — по этой походке и манере держаться Бестужев-Рюмин сразу признал в этом “дворянчике” своего собственного палача. Да, палача! — Это он, он! Сомнений нет. Точно так же он семенил, заложив руки за спину, по моей камере, когда снимал мерку для гробовщика. И делал он все это с таким нескрываемым удовольствием, будто испытывал чувство оргазма. Проклятый садист! А мне так хотелось поглядеть в лицо тому, кто через день-два затянет мертвую петлю на моей шее. Но я не мог этого сделать, потому что лицо палача было закрыто черной маской…
И все же мне удалось увидеть палача без маски! Это произошло часа через два после его ухода, когда я смотрел из зарешеченного оконца камеры во двор, где весело трудились плотники, возводившие виселицу. Палач подошел к ним, дал какие-то указания, а затем засеменил прочь, медленно стягивая маску с лица. Потом он обернулся, глянул в сторону моего оконца и заржал. Именно заржал, а не засмеялся! Подобного дьявольского смеха мне не забыть никогда…»
— Ваше сиятельство! Прибыла графиня Головина на аудиенцию, — услышал канцлер за своей спиной голос секретаря. — Ей назначено…
— Проси, — утерев холодный пот со лба, произнес Бестужев-Рюмин и, отвернувшись от окна, пошел навстречу очередной просительнице.
Особой красотой лицо «графини Головиной» отмечено не было: типичная шведка с холодным взглядом мутных серых глазок, с намертво примороженной к губам улыбкой, которую можно было бы расценить и как подобострастную, и как презрительную.
— Мое дело не отнимет у вас, ваше сиятельство, много времени, — произнесла дама, слегка картавя на довольно сносном, впрочем, русском языке. — Дело пустяк… пустячное… пустяковое… — запуталась она в определениях, но тут же продолжила: — Я хотела бы, всего-навсего, вступить в законные наследственные права на движимое и недвижимое имущество в Российской империи, завещанное мне и моим дочкам усопшим мужем графом Николаем Федоровичем Головиным — адмиралом флота российского. Письменное прошение и все необходимые документы я передала чиновникам, но они направили меня к вашему сиятельству, сказав, что без вашего на то дозволения не могут решить этого вопроса…
