– Вы слышите мысли? – уточнил певец.
– Да, – кивнула девушка.
– А скажи тогда, о чем я думаю?
Блондинка хихикнула.
– Это не очень-то скромные мысли.
– Я обидел тебя?
– Нет… почему-то. Почему-то я не обиделась. И это тоже странно. Может быть, это твой эликсир? – она снова глотнула из фляги под поощряющий кивок певца.
– А может, это одиночество? – спросил Эрон.
– Змеи – одинокие существа.
– Но и для них наступает пора, когда хочется быть вместе, чувствовать тепло друг друга…
Зульд заиграл очень тихо, почти на грани слышимости. И так же осторожно в нежную мелодию вплелся голос:
– Я – все сильнее люблю,
Ты же – как лед холодна.
Сердцем, сгорая, молю:
Дай хоть немного вина!
Я за единственный взгляд
Все к твоим брошу ногам,
Я за единственный взгляд
Жизнь и свободу отдам…
– Остановись, – властный взмах руки оборвал песню.
– Тебе не понравилось?
– Мне кажется, я чувствую тепло солнца на своей коже, – хрипло проговорила она, вытягивая руки.
– Ты никогда не видела солнца? – догадался Эрон.
– Мы – сущности ночи.
– И вас… много? – наконец решился он.
– Трое. Три сестры. Я бы хотела, чтобы они тоже ощутили тепло солнца.
– А они – тоже там?
Блондинка кивнула. Фляга в ее руке была еще почти полной, но глаза подозрительно блестели. Змеи не плачут. Или?
– Пускай выходят и послушают, – предложил Эрон.
– Ты с ума сошел, певец?! Мы выходим лишь по одной. И ненадолго. Нас, всех троих, этот хрупкий мир может не выдержать и разлететься на куски.
– Ничего, небось, не разлетится, – Эрон легкомысленно махнул рукой, – поверь мне, мир – вещь гораздо более крепкая, чем принято думать. Он и не такое выдерживал. Ты слышала, что пока говорит лютня, смерть ждет?
– Нет, – удивилась блондинка, – а это так?
Вместо ответа Эрон повернул камень еще раз. И еще.
Немного в стороне, там, где тень от большого камня была всего гуще, зашуршали складки черного плаща, и мягкий, слегка манерный голос произнес приветствие. А из огня, как бесстрашная саламандра, шагнула дева, отряхивая искры с рыжих кудрей.
Мир не рухнул.
Певец Эрон играл, не глядя на своих могущественных гостей, словно не видел. Но играл для них. Он пел о вечном море, рождающем ласковые волны, теплых летних днях и человеческой любви, простой как «да». О том, чего мудрые змеи-боги не знали и не могли знать. Три прекрасных и грозных сущности ночи прижались друг к другу, как три котенка в корзине. Фляга Эрона пошла по кругу. Они ни о чем не говорили, но их судорожно сцепленные руки говорили о многом.
– Не удивляйся, певец. И не смотри так. Мы не виделись уже полтора тысячелетия, – пояснила блондинка.
– С тех пор, как стали взрослыми, обрели силу, и мать поселила нас в изумруде, – добавила чернокосая красавица.
– А в детстве мы были очень дружны, – вспомнила рыжая, – мы так весело проказничали!
– Как же вас зовут, прекраснейшие из демонов? – спросил Эрон.
– Зовут? – удивилась рыжая. – Нас никак не зовут. Просто кольцо крутят.
– Зачем нам имена, – черная дернула плечом, – разве ты не знаешь о том, что все на свете имена вначале придумала смерть, чтобы ей легче было искать свои жертвы… Наша мать знала об этом. Поэтому она не дала нам имен.
– Чтобы вы стали бессмертными? – догадался Эрон.
– Чтобы смерть нас никогда не нашла, – уточнила светловолосая воительница.
Показалось или нет? Неужели в ее голосе прозвучало… сожаление. Эрон только собрался развить эту тему, но вторая сестра, с черными, как кровь земли, блестящими косами, улыбкой, одновременно печальной и властной, закрыла ему уста.
– Ты сделал нам драгоценный подарок, – сказала она, – за него стоит отблагодарить. Скажи, певец, чего ты хочешь?
– Улыбку от огненной девы, поцелуй от темной и мудрый совет от снежной. Три желания вместо одного, ловко я вас поймал? – Эрон рассмеялся.
Сестры в недоумении переглянулись:
– А как же алмазный дворец до самого неба, диадему владыки мира и жену-царевну?
– Дворец мой вот, – Эрон обвел рукой степь, – он и в самом деле достигает неба. Миром я уже владею, так же, как мир владеет мной. А жена моя спит под плащом, другой не нужно – эта мне дана богами.
Рыжая улыбнулась. Не ослепительно, но тепло и лукаво. Черная церемонно коснулась мягкими губами щеки певца.
– Никогда не пой для бессмертных, – сказала дева со снежными косами. Она взглянула в глаза Эрона так пронзительно, что он даже попятился. – Если только жизни твоей не будет угрожать смертельная опасность. Но и тогда не пой. Постарайся выкрутиться как-нибудь по-другому.
– Ты дал нам встретиться…
– И ощутить солнечное тепло на своей коже…
– И только потому мы уходим с миром. И этот мир ничем не платит нам за наше внезапное и глупое пробуждение. Иначе он заплатил бы своим певцом. Ты ушел бы с нами.
– Нам пора, – сказала вдруг рыжая, – я уже слышу, как трещит по швам ткань ночи.
– Скоро рассвет, – кивнула ее темная сестра. Тени, сгустившиеся под камнем, словно втянули ее в себя, мгновенно, как будто той и не было.
Эрон обернулся к костру – весело трещал огонь. Спала Айсиль. Рыжая тоже исчезла.
Воительница со снежными косами и суровым лицом вдруг проказливо улыбнулась, протянула ему флягу:
– Ты колечко, если вдруг невзначай потеряешь… не ищи. Не нужно. Изумруд – не твой камень. Прощай, певец.
И рассыпалась лунными бликами.
Степь медленно светлела. Где-то за горизонтом проснулось солнце.
* * *
Шла третья луна. Всего лишь третья. Причем в рост, а не на убыль. Тень ворочался в своей широкой, но жесткой и душной постели под плотным балдахином. В последнее время он почти совсем перестал спать без специальных снадобий, которые готовила ему старая рабыня без имени, но с ловкими и точными руками. Иногда, когда врожденная осторожность брала верх над усталостью, он думал, что старуха с крючковатыми желтыми пальцами держит в руках его жизнь. Чуть больше травы… Однажды он даже припугнул ее. Вернее, попытался припугнуть. Она подняла на него выцветшие глаза и, шамкая беззубым ртом, изрекла довольно-таки загадочную фразу: «Часы моей жизни перевернуты в последний раз, господин. А твоему песку еще края не видно. Так что путать снадобья мне ни к чему. При другом ветре – может быть. А сейчас – пей, господин, и о худом не думай».
Сегодня он не призвал старуху. И сейчас жалел об этом. Небо уже светлело на востоке, а сна все не было ни в одном глазу. И многодневная усталость давила на плечи. «Бремя власти», так, кажется, сказал Даний? Скорее, это был страх. Точнее – паника.
Шесть дней назад…
