Совсем не это требовалось Шарлотте: каждый раз, когда она пыталась проникнуть в бездны души возлюбленного, между ними опускалась какая-то завеса и тотчас становилась для Шарлотты непроницаемой стеной, отделявшей их друг от друга. Она почувствовала, что от его ответа у нее слезы набегают на глаза, и, услыхав звон колокола, пробившего десять часов, сказала Генриху:
— Сир, время спать, завтра мне надо очень рано приступить к моим обязанностям у королевы-матери.
— На сегодняшний вечер вы меня прогоняете, крошка моя? — спросил Генрих.
— Генрих, мне грустно. А в грусти я покажусь вам скучной, вы перестанете меня любить. Поверьте, будет лучше, если вы уйдете.
— Хорошо! Раз вы этого хотите, Шарлотта, я уйду, но — святая пятница! — окажите мне милость и разрешите присутствовать при вашем переодевании!
— А как же королева Маргарита, сир? Неужели вы заставите ее ждать, пока я переоденусь?
— Шарлотта, — серьезным тоном сказал Генрих, — у нас было условие никогда не говорить о королеве Наваррской, а сегодня мы говорили о ней чуть ли не весь вечер.
Баронесса вздохнула и села за туалетный столик, Генрих взял стул, придвинул его к своей возлюбленной, стал коленом на сиденье и облокотился на спинку.
— Ну вот, милая моя Шарлотта, — сказал Генрих, — теперь мне видно, как вы наводите красоту, притом для меня, что бы вы там ни говорили. Боже мой! Сколько всяких вещиц, сколько баночек с душистыми притираниями, сколько пакетиков с пудрой, сколько флаконов, сколько коробочек с помадой!
— Это только кажется, что много, — со вздохом ответила Шарлотта, — а на самом деле очень мало; оказывается, и этого все же недостаточно, чтобы царить одной в сердце вашего величества.
— Послушайте! Не будем возвращаться к политике, — сказал Генрих. — Что это за тоненькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моей богине?
— Да, сир, — с улыбкой ответила Шарлотта, — вы угадали.
— А этот гребешок слоновой кости?
— Делать пробор.
— А эта прелестная серебряная коробочка с чеканной крышечкой?
— О, это Рене прислал мне свой замечательный опиат; он уже давно обещал изготовить средство для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите находить их иногда достаточно мягкими и так.
Тогда Генрих, все больше развеселяясь, по мере того как разговор вступал в область женского кокетства, нагнулся и, как бы в подтверждение слов, сказанных очаровательной женщиной, поцеловал ее в губы, которые до этого она с большим вниманием разглядывала в зеркало.
Шарлотта протянула было руку к серебряной коробочке, служившей предметом разговора, желая, вероятно, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.
— Мадам, кто-то стучится, — сказала Дариола, высовывая голову из-за портьеры.
— Узнай кто и приди сказать, — приказала баронесса.
Генрих и Шарлотта с тревогой переглянулись. Генрих уже собрался скрыться в молельню, где он не раз находил себе убежище, как появилась Дариола.
— Мадам, это парфюмер, мэтр Рене.
При этом имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.
— Если хотите, я откажусь его принять, — предложила Шарлотта.
— Нет-нет! — ответил Генрих. — Мэтр Рене никогда не делает ничего, не продумав заранее своих действий, и если он пришел к вам, значит, у него есть для этого основания.
— Может быть, тогда вы спрячетесь?
— Не стану этого делать, — ответил Генрих, — потому что мэтр Рене имеет сведения обо всем, и мэтр Рене отлично знает, что я здесь.
— Но у вашего величества могут быть причины чувствовать себя неприятно в его обществе.
— У меня? Никаких! — ответил Генрих, делая над собой усилие, которое при всем самообладании он все же не смог скрыть. — Правда, отношения у нас были прохладные, но с ночи святого Варфоломея они наладились.
— Впусти! — сказала Дариоле баронесса де Сов.
Через минуту вошел Рене и одним взглядом осмотрел всю комнату.
Баронесса продолжала сидеть перед туалетным столиком. Генрих Наваррский вернулся на диванчик. Шарлотта сидела на свету, Генрих — в полутьме.
— Мадам, я явился принести вам свои извинения, — почтительно, но непринужденно сказал Рене.
— В чем, Рене? — спросила Шарлотта с мягкой снисходительностью, свойственной хорошеньким женщинам по отношению к тому разряду своих поставщиков, которые способствуют их красоте.
— В том, что я давно уж обещал вам потрудиться для ваших красивых губок, а между тем…
— Сдержали ваше обещание только сегодня, да? — спросила она.
— Только сегодня? — удивленно переспросил Рене.
— Да, я получила эту коробочку только сегодня, да и то вечером.
— Ах да, — произнес Рене с каким-то странным выражением лица, глядя на коробочку, стоявшую на столике перед баронессой, точно такую же, как те, что остались в его лавке.
— Я так и думал! — прошептал он про себя. — А вы уже пробовали его? — спросил он вслух.
— Нет, еще; я только собиралась попробовать, как вы вошли.
На лице Рене появилось выражение раздумья, не ускользнувшее от Генриха, от которого, впрочем, мало что ускользало.
— Ну, Рене, что с вами? — спросил король Наваррский.
— Со мной, сир? Ничего, — ответил парфюмер, — я смиренно жду, ваше величество, не скажете ли вы мне чего-нибудь до моего ухода.
— Бросьте! — улыбаясь, сказал Генрих. — Разве вы и без моих слов не знаете, что я с удовольствием встречаюсь с вами?
Рене посмотрел вокруг себя, прошелся по комнате, как будто проверяя зрением и слухом все двери и обивку стен, потом стал так, чтобы видеть одновременно баронессу и Генриха.
— Нет, я этого не знаю, — ответил он.
Изумительный инстинкт Генриха Наваррского, подобный какому-то шестому чувству и руководивший им всю первую половину его жизни среди ее опасностей, подсказал Беарнцу, что сейчас в уме Рене происходит нечто необычное, похожее на внутреннюю борьбу, и Генрих, обернувшись к парфюмеру, стоявшему на свету, тогда как сам он оставался в полутьме, сказал:
— Почему вы здесь в этот час?
— Разве я имел несчастье потревожить ваше величество? — ответил парфюмер, делая шаг назад.
— Совсем нет. Мне только хотелось знать одну вещь.
— Какую, сир?
— Вы рассчитывали застать меня здесь?
— Я был уверен в этом.
— Значит, вы меня искали?
— Во всяком случае, я очень счастлив с вами встретиться.
— Вам надо что-нибудь сказать мне?
— Может быть, ваше величество! — ответил Рене.
