не знали и не желали знать, но даже просто не замечали лиц извозчиков, на которых ездили в какое-нибудь Вольно-экономическое общество. Мне Скабичевский признался однажды: «Я никогда в жизни не видел, как растет рожь. То есть, может, и видел, да не обратил внимания». А мужика, как отдельного человека, он видел? Он знал только «народ», «человечество». Даже знаменитая «помощь голодающим» происходила у нас как-то литературно, только из жажды лишний раз лягнуть правительство, подвести под него лишний подкоп. Страшно сказать, но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была… Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные. А отсюда, между прочим, и идеализм наш, в сущности, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать».
Герцен в конце жизни признавался: «Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного».
Интеллигенты любили рисовать страну мрачными красками, сродни чеховской повести «Мужики», где деревня показана гнилой, лицемерной, фарисейской, нищей, пьяной, жестокой. Рассказ вызывал восторг у либеральных интеллигентов, вот только Толстой назвал его «грехом перед народом». Сказал, что «он, Чехов, не знает народа. Из ста двадцати миллионов русских мужиков взял только темные черты».
Художники-передвижники тоже видели русскую действительность последнего полувека империи такой: крестьяне – бедные, купцы – толстые и пьяные, чиновники – жалкие, духовенство – бездуховное.
О религии у интеллигенции вообще было свое представление. Достоевский в «Бесах» его уловил и вложил в уста Верховенского: «О Боже, я же читал только Ренана, я никогда не читал самого Евангелия». Ренан – это очень популярный в ту пору французский религиозный философ. Очень многие интеллигентные люди того времени могли сказать так, как сказал Верховенский. Евангелие для тогдашней интеллигенции часто было просто открытием.
Хорошо, если у кого-то доходило хотя бы до Ренана! Поэт Фет, например, остановился на Шопенгауэре – и под его влиянием стал атеистом, в каком-то смысле даже язычником. В 72 года он покончил с собой, не выдержав приступа астмы и бессмысленности своей жизни.
Многие критики считали, что даже Христос на картине Крамского «Христос в пустыне» – это, скорее, задумавшийся о своем пути русский интеллигент, чем Спаситель.
Главное слово 1960-х – «нигилизм» – родом из глубокого средневековья и происходит от латинского nihil – «ничто». Учение нигилистов предал анафеме еще папа римский в 1179 году – там был постулат, что Христос не являлся человеком, а только Богом!
В нынешнем веке нигилизмом прозвали философию, которая свергала все прежнее, во всем сомневалась, ставила под сомнение или даже жестко отрицала все ценности, идеалы, нормы нравственности, культуры и даже такие выстраданные человечеством понятия, как истина, знание, мораль, смысл жизни. Само собой – и Бога.
Образ нигилиста отлил в своих «Отцах и детях» Тургенев – неспроста главным увлечением Базарова было препарирование лягушек: это свойственная нигилизму апология инстинкта, поклонение материи. Лозунг «наука доказала, что Бога нет» пусть и не был еще сформулирован, но родился в недрах нигилизма уже сейчас. Нигилисты верили, что человек произошел от обезьяны, – звезда Дарвина ведь тоже взошла сейчас; что идеи прогресса, родившиеся в прошлом веке, вот-вот восторжествуют, осталось только лишь все прежнее свергнуть, снести.
Сам Тургенев – яркий пример «профессионально ненавидящего Россию» интеллигента. Он говорил: «Знайте, что я здесь (в Европе) поселился окончательно, что я сам считаю себя за немца, а не за русского, и горжусь этим. Здесь цивилизация, а у нас варварство. Кроме того, здесь нет народностей; я ехал в вагоне вчера и разобрать не мог француза от англичанина или от немца… Цивилизация должна сравнять все, и мы тогда только будем счастливы, когда забудем, что мы русские» [80].
Федор Тютчев в том же году писал: «…следовало бы рассмотреть современное явление, приобретающее все более патологический характер. Речь идет о русофобии некоторых русских – причем весьма почитаемых… Раньше они говорили нам, и они действительно так считали, что в России им ненавистно бесправие, отсутствие свободы печати и т. д., и т. п., что потому именно они так нежно любят Европу, что она, бесспорно, обладает всем тем, чего нет в России. А что мы видим ныне? По мере того как Россия, добиваясь большей свободы, все более самоутверждается, нелюбовь к ней этих господ только усиливается. И, напротив, мы видим, что никакие нарушения в области правосудия, нравственности и даже цивилизации, которые допускаются в Европе, нисколько не уменьшили пристрастия к ней. Словом, в явлении, которое я имею в виду, о принципах как таковых не может быть и речи, здесь действуют только инстинкты, и именно в природе этих инстинктов и следовало бы разобраться» [81].
Это был инстинкт отрицания – нигилизм. А одной из самых жестких форм отрицания было кощунство.
Достоевский в «Дневнике писателя» описывает случай, когда простой мужик на спор вынес за щекой из храма Причастие, чтобы выстрелить в Святые Дары из ружья! Однажды и Есенин выплюнул Святое Причастие, в чем хвалился потом перед Блоком. Вроде бы в том же замечен был в гимназические годы будущий любимец Ленина – Бухарин.
Спустя время святитель Николай Сербский поставит диагноз этому во времени:
«Если бы историю XVIII–XX веков можно было назвать одним-двумя словами, то, вероятно, самым подходящим было бы такое название: «Протокол суда между Европой и Христом»…
На этом суде Христос говорит Европе, что она крещена в Его имя и потому должна остаться верной Ему и Его Евангелию. На это обвиняемая отвечает:
– Все веры одинаковы. Это нам сказали французские энциклопедисты, и никто не может принудить веровать в то или в это. Европа терпит все веры и все народные суеверия из-за своих империалистических интересов, но сама не придерживается ни одной из них. Когда мы достигнем своих политических целей, тогда мы быстро разделаемся с этими суевериями.
Христос:
– Как можете вы, люди, жить только материальными интересами – только плотской похотью? Я пришел сделать вас богами и сынами Божиими, а вы предаетесь суете и погибаете в борьбе сами с собой, уподобляясь бессловесным скотам.
Европа:
– Ты устарел, и вместо Твоего Евангелия мы нашли биологию. И сейчас мы знаем, что мы потомки не Твои и не Отца Твоего Небесного, а орангутангов и горилл, и сейчас мы заняты самосовершенствованием, чтобы стать богами, ибо мы не признаем других богов, кроме нас самих.
Христос:
– Вы упрямее древних иудеев; Я вас воздвиг из варварского мрака в свет небесный, а вы вновь возвращаетесь во тьму, – как свиньи в грязь. Я
