— Клянусь надеждой на повышение, я рад видеть вас, моя нежная Элизабет!— воскликнул драгун, соскакивая с седла,— Коварные испарения пресных вод Канады пронизали меня насквозь, и от холода у меня разболелись кости, но один взгляд на ваше пылающее личико бодрит, как рождественский камин.
— Ну, ну, капитан Джек, вы же известный любезник,— отозвалась маркитантка, беря под уздцы лошадь драгуна.— Ступайте живо в дом, радость моя, там вы разом согреете себе душу и тело; ведь тут заборы не такие крепкие, как у нас в горах.
— Я вижу, вы успели уже наложить контрибуцию на заборы. Что ж, моим косточкам не повредит огонь в камине,— спокойно ответил капитан,— а что касается моей души, так я успел хлебнуть из хрустального графинчика на серебряном подносе, и вряд ли меня потянет на ваше виски раньше чем через месяц.
— Коли вы намекаете на золото и серебро, так их у меня нету, хотя малость континентальных денег и найдется,— сказала Бетти недовольно,—зато есть такое питье, которое заслуживает алмазной посудины.
— Что она хочет этим сказать, Арчибальд?— спросил капитан.— Вид у этой бабы такой, будто она чего-то не договаривает!
— По всей вероятности, излишнее употребление спиртных напитков затуманило ей мозги,— заметил доктор; он не спеша перенес левую ногу через луку седла и соскочил с лошади на правую сторону.
— Вот-вот, этого я и ждала от вас, драгоценный доктор, хотя все в отряде слезают с другой стороны,— подмигнула Бетти капитану.— Знаете, пока вас тут не было, я на славу угостила ваших раненых.
— Какая дикость, какое варварство,— воскликнул насмерть перепуганный доктор,— давать тяжелую пищу людям, которых трясет лихорадка! Женщины, о женщины, вы способны погубить искусство самого Гиппократа!
— Еще чего! — хладнокровно ответила Бетти.— Стоит ли поднимать шум из-за глотка водки; и дала-то я всего один галлон на двадцать человек — заместо сонных капель, чтобы бедняги скорей уснули.
Лоутон и его спутник вошли в дом, и первое, что бросилось им в глаза, объяснило загадочный смысл многообещающего заявления Бетти. Посредине «бара» — самой большой комнаты в доме — стоял длинный стол, сбитый из досок, содранных со стены какой-то пристройки, а на нем красовался скудный набор глиняной посуды. Из кухни, находившейся рядом, доносился запах кушаний; но главной приманкой служила солидных размеров бутыль, которую Бетти поместила на возвышении, как предмет, достойный особого внимания. Лоутон не замедлил выяснить, что этот сосуд до краев наполнен янтарным соком, выжатым из виноградных лоз, и прислан майору Данвуди из «Белых акаций» его другом, капитаном королевской армии Уортоном.
— Поистине королевский дар! — с улыбкой заметил младший офицер, сообщивший, откуда взялось вино.— Майор угощает нас в честь победы, а главные расход, как и полагается, несет неприятель. Ей-богу, глотнув такого напитка, мы в два счета смогли бы прорваться в штаб-квартиру сэра Генри и самого этого рыцаря захватить в плен.
Драгунский капитан был не прочь весело завершить так приятно начавшийся для него день. Вскоре его окружили товарищи и стали наперебой расспрашивать о последних событиях, а доктор тем временем с замиранием сердца отправился проведать своих раненых. Во всех каминах трещал огонь; яркий свет, отбрасываемый пылающими дровами, избавлял от необходимости зажигать свечи. Здесь собралось человек двенадцать — всё люди молодые, но испытанные в боях; партизанская грубоватость в обращении и языке странным образом сочеталась у них с манерами джентльменов. Одежда на них была опрятная, хотя и простая; неиссякаемой темой разговора служили подвиги воинов и достоинства их лошадей. Одни пытались уснуть, растянувшись на скамьях, стоявших у стен, другие расхаживали по комнатам, третьи сидели и с увлечением спорили о повседневных делах. Иногда дверь в кухню растворялась, и шипение сковород вместе с соблазнительным запахом еды тотчас же прерывало все занятия; в эти мгновения даже те, кто дремал, приоткрывали глаза и поднимали головы, чтобы узнать, как двигаются приготовления к обеду. Данвуди, сидевший в одиночестве у камина, в раздумье смотрел на огонь, и никто из офицеров его не тревожил. Он заботливо справился у Ситгривса о здоровье Синглтона, и все выслушали ответ доктора в почтительном молчании, но, как только доктор замолчал, а Данвуди снова сел, почувствовали себя, как обычно, непринужденно и свободно.
Миссис Фленеган собирала на стол без особых церемоний. Цезарь был бы глубоко возмущен, если бы увидал, что такому большому обществу важных особ блюда подавались без всякого порядка да к тому же были удивительно похожи одно на другое. За стол офицеры, однако, усаживались строго по чинам — несмотря на вольность обхождения, правила военного этикета соблюдались в армии во все времена чуть ли не с религиозным благоговением. Драгуны так проголодались, что им и в голову не приходило привередничать. Не то было с капитаном Лоутоном. Кушанья, поданные маркитанткой, вызывали в нем отвращение. Он не утерпел и бросил вскользь несколько замечаний насчет тупых ножей и грязных тарелок. Добродушие и привязанность к капитану некоторое время сдерживали Бетти, и она не отвечала обидчику, пока, положив в рот кусок обугленного мяса, он не спросил тоном избалованного ребенка:
— Интересно бы знать, что это было за животное при жизни, миссис Фленеган?
— А что вы скажете, коль это была моя буренушка?—отозвалась маркитантка с горячностью, вызванной отчасти недовольством ее любимца, а отчасти огорчением от того, что она лишилась коровы.
— Как! — заревел капитан, чуть не подавившись куском, который он собирался проглотить.— Старушка Дженни!
— Черт побери! — воскликнул другой офицер, выронив нож и вилку.— Та самая, что проделала с нами всю джерсийскую кампанию?
— Она самая,— ответила хозяйка «отеля» с выражением глубокой скорби на лице.—Эта кроткая скотинка могла прокормиться воздухом, да и не раз кормилась, когда другой пищи не было. Конечно, это ужасно, джентльмены, сожрать такую верную подружку.
— И это все, что от нее осталось? — осведомился Лоутон, показывая ножом на стоявшее на столе недоеденное мясо.
— Нет, капитан,— лукаво ответила маркитантка,— я продала две ляжки солдатам; но не такая я дура, чтоб сказать молодцам, что они купили старого друга, и испортить им аппетит.
— Ну и ведьма! — крикнул Лоутон, притворившись сердитым.— От такой еды мои драгуны свалятся с ног, они будут бояться англичан, как виргинский негр — надсмотрщика.
— М-да,— пробормотал лейтенант Мейсон и, сделав горестную мину, отложил вилку и нож,— у меня челюсти более чувствительны, чем у иного человека сердце. Они положительно отказываются жевать останки старой приятельницы.
