Персеполь.
Историограф открыл рот и не смел дышать, взирая на великолепие сакральной столицы.
Гарнизон персов, бывший за стеной, не ждал македонцев в середине лютой зимы и преспокойно почивал в казармах, устроенных внутри полых стен. А в поселениях вокруг крепости, в садах утопающих, привыкшие к горному покою, персы наслаждались весной и выше цветущих плодовых деревьев не смотрели. Силы Александра были невелики, большая часть войска осталась за перевалом, но он внезапно сверзся с гор и молча, без всякого шума, взял город приступом, как и берут приданое, не причинив ему разрушения стен, пожара и раззора. Царь въехал по широкой лестнице на колеснице и встал перед каменными быками, стерегущими вход в колоннадный храм.
Кто не убит был в короткой стычке, он велел пленить всех без разбора, включая гарем Дария, магов и чародеев, и в тот же час увести подалее от Персеполя. Позрев на город изнутри, македонцы уже не роптали, что повелитель Востока не отдал им на разграбление Вавилон и Сузы. Иначе бы обоз, перемётные сумы, карманы и даже колчаны были полны безделицами, тканями, коврами, прикрасами женскими, которые и нести тяжело, и бросить жалко. Здесь же всю походную тару, включая торбы для лошадей, можно было набить серебром и златом!
Но, повинуясь воле молодого и мудрого царя своего, воины и монеты, павшей наземь, не подняли, оставив право первой ночи тому, кто их привёл сюда. Александр велел полкам, пришедшим с ним, встать по бортам долины и не впускать в Персеполь никого, даже македонцев, что охраняли тылы войска. Сам же, избрав доверенных из числа агемы и гетайров, вошёл в священный город персов и ввёл всех коней, что сохранились в полках при переходе сквозь горы.
Покуда лошади насыщались, поедая траву и ветви в садах, царь долго ходил по залам варварского храма и, забывшись, любовался его великолепием. В Элладе, во всей Середине Земли не было ничего подобного! Только колонный зал на сто колонн, обрамлённых или опутанных серебряной и золотой кованой вязью! На стенах же и потолках сияли самоцветы, а в иных местах из рубинов, агатов, топазов, изумрудов и прочих каменьев были выложены искусные витражи или мозаичные полотна. Зажжённый смоляной светоч, источавший чёрный дым, преображался и раскрашивался тысячами цветов и оттенков – столь многогранны и совершенны были вмурованные камни! Александр жалел, что нет с ним архитектора и художника, которые могли бы снять размеры и нарисовать сей храм, дабы впоследствии возвести такой же в Александрии египетской. А летописец, бродя по залам, лишь открывал рот и проливал драгоценные золотые чернила, даже не делая попыток описать то, что представало перед его взором.
Царь наконец-то отыскал ларец, где хранилось приданое. В сокровищнице храма, без всяких излишеств и дорогого убранства, а просто на деревянных полках, ровно поленья, возлежали священные книги магов, исполненные на двенадцати тысячах бычьих шкур! Пока изумленный историограф ходил и считал количество, Александр снял с полки первый попавшийся свиток и, развернув, бросил его на мраморный пол: золотыми чернилами были начертаны столбцы неведомым письмом!
И не сказать, что был очарован либо поглощён желанием проникнуть в тайну знаков; в тот час царь думал, сколько потребуется верблюдов, чтобы перевезти приданое в Александрию Египетскую. И получалось, ровно триста, коль каждого завьючить четырьмя вьюками по десяти свитков в каждом.
Верблюды в обозе Александра были, но сквозь горные перевалы прошло не более полусотни. Остальные пали от болезней, увечий и голода и оказались прирезаны, чтобы мясо употребить в пищу, а шкуры для согревания в снегах.
– Пиши указ! – велел он очарованному Каллису. – Сатрапу Вавилонии Мазею следует к месяцу хаурватату прислать мне в Персеполь двести пятьдесят… нет, триста верблюдов. Погонщиков и стражу я приставлю сам.
– Чернила золотые! – сам себе молвил историограф. – Но это не золотое руно, коего искал Ясон! Сей манускрипт – Авеста… Я о ней слышал!
– Сатрапам областей в Месопотамии, Киликии, Сирии и Палестине, – продолжал диктовать Александр, – обеспечить проводку карвана в Египет, ночлег и прокорм верблюдов, коней и следующей с ним стражи.
– Я слышал! – всё ещё восклицал историограф. – Мой дядя и учитель Арис говорил во сне!.. И называл Авесту! Священный список, и ежели его изъять!.. Здесь сокрыты все тайные знания мира!.. Государь, ты отыскал то, о чём философ бредил, – святыню варваров!..
– Это приданое! – прервал его царь. – Не смей называть иначе! Я получил приданое моей невесты именем Барсина! Я не искал святынь! И боги меня слышат!
Голос его загремел раскатами под высокими потолками зала, и Каллис вспомнил свои обязанности.
– Так и будет написано, о превеликий властелин Востока!.. Но дозволь спросить: что ты намерен делать с Авестой? То есть со своим приданым?
Александр осмотрел бесконечные полки со священными книгами магов.
– Ты пойдёшь с караваном, – распорядился он. – И, доставив свитки в Александрию, поместишь в восточный луч Музейона мира. За сохранность приданого ответишь головой!
– Повинуюсь, – вдруг поклонился летописец. – И сочту за честь!..
И пав на колени перед развернутой бычьей шкурой, любовно огладил золото строк неведомого письма.
Царь знаком подозвал Птоломея:
– Приданое увязать во вьюки по десяти в каждый. Завьючить лошадей и вывезти из храма сегодня же. Куда – я укажу…
Историограф вдруг встрепенулся:
– Нельзя, государь! Хранить эти свитки следует здесь, покуда не придут верблюды! Снежный холод в горах, а равно и сырость в долинах или слишком яркий солнечный свет губительны! Это такой пергамент!.. И хоть чернила вечные и нетленные, но…
– Не смей перечить, Каллис! – прикрикнул Александр. – Буду хранить приданое там, где мне вздумается. В долине подыщи пещеру и, поместив пергаменты, выставь стражу из самых близких.
Это он изрёк уже Птоломею, и тот, привыкший понимать царствующего брата, лишь удовлетворённо кивнул.
– А в этом храме… – царь призадумался на миг и вдруг решил: – Мне любо учинить оргии! В честь победы! Но вход в сокровищницу вновь замуровать. И чтобы никто, кроме присутствующих здесь, не изведал, где хранится моё приданое. Казнён будет всякий, кто хотя бы словом обмолвится. Клянитесь мне, вставши на колени и припадая к земле, как принято на Востоке!
Агема, гетайры и прочие приближённые на мгновение замерли. Услышав такое, никто не шелохнулся, но голос посмел подать лишь Каллисфен.
– Проскинеза неприемлема, государь. Ты истинный эллин, но не варвар…
– Падите ниц перед сыном Солнца! – взревел на это Александр. – И поклянитесь!
Воля царя на сей раз достигла ума тех, кто присутствовал в храме, – пали и поклялись. А властелин прошёлся между склонёнными спинами и тронул сапогом распростёртое тело Птоломея.
– Встань, брат, – промолвил
