— В этой комнате кто-нибудь живет? — спросил де Муи.
— Два моих дворянина.
— Ваше высочество, мне кажется, что приходить еще раз в Лувр было бы неосторожно.
— Почему?
— Потому, что раз вы меня узнали, то и другие могут оказаться так же зорки, как ваше высочество, и меня узнают. Но я все же приду в Лувр, если вы, ваше высочество, согласитесь дать мне то, о чем я попрошу.
— А именно?
— Свободный пропуск.
— Де Муи, если при вас найдут свободный пропуск, выданный мной, это погубит меня, но не спасет вас. Я могу быть вам полезен только при условии, что в глазах всех мы с вами люди, совершенно чуждые друг другу. Малейшее сношение с вами, если его докажут моей матери или моему брату, будет мне стоить жизни. Таким образом, мое чувство самосохранения послужит вам порукой с той минуты, как я поставлю себя в опасное положение, войдя в связь с другими вашими вождями, подобно тому как и сейчас я ставлю себя в опасное положение, разговаривая с вами. Свободный в своих действиях, сильный своей неразгаданностью, пока я не разгадан, — я отвечаю за все, не забывайте этого. Итак, вновь призовите ваше мужество и, полагаясь на мое слово, смело идите на то, на что вы шли, не имея слова моего брата Генриха. Сегодня вечером приходите в Лувр.
— Но как же я сюда явлюсь? Я не могу разгуливать по залам в этом костюме. Он годился только для передних и во дворе. Мой собственный костюм еще опаснее: здесь меня все знают, а он нисколько не изменяет мою внешность.
— Я сейчас соображу, — сказал герцог. — Подождите, подождите… мне думается, что… Да, верно!
Герцог окинул взглядом комнату, и глаза его остановились на парадной одежде Ла Моля, разложенной на постели, где лежали и великолепный, шитый золотом вишневый плащ, о котором мы уже упоминали, и берет с белым пером, обшитый по тулье серебряными и золотыми маргаритками, и, наконец, атласный, серый с золотом, колет.
— Видите этот плащ, этот берет и этот колет? — сказал герцог. — Они принадлежат одному из моих дворян, графу де Ла Молю, франту из франтов. Его наряд наделал такого шума при дворе, что когда Ла Моль в этом костюме — его все узнают за сто шагов. Я дам вам адрес его портного; заплатите двойную цену, и к вечеру он вам сошьет такой же. Вы запомните имя? — де Ла Моль.
Едва герцог Алансонский успел сделать это наставление, как в коридоре послышались шаги, приближавшиеся к двери, а вслед за этим звякнул ключ в замочной скважине.
— Эй! Кто там? — крикнул герцог, бросаясь к двери и задвигая задвижку.
— Черт возьми! — ответил голос из-за двери. — Нахожу вопрос странным. Сами-то вы кто? Вот забавно: прихожу к себе домой, а меня спрашивают, кто там!
— Это вы, господин Ла Моль?
— Конечно я. А вот кто вы?
Пока Ла Моль выражал свое изумление по поводу того, что его комната оказалась занята, и пытался узнать, кто этот его новый сожитель, герцог Алансонский придержал одной рукой задвижку, а другой закрыл замочную скважину и, быстро обернувшись к де Муи, спросил его:
— Вы знакомы с Ла Молем?
— Нет, ваше высочество.
— И он не знает вас?
— Думаю, что нет.
— Тогда все хорошо. На всякий случай сделайте вид, что смотрите в окно.
Де Муи выполнил указание, не возражая, так как Ла Моль начинал выходить из терпения и изо всей силы колотил кулаком в дверь.
Герцог Алансонский взглянул в последний раз на де Муи и, убедившись, что тот стоит спиной, отворил дверь.
— Ваше высочество герцог! — воскликнул Ла Моль, от изумления делая шаг назад. — О! Простите, простите, ваше высочество.
— Пустяки, граф. Мне понадобилась ваша комната, чтобы принять одного человека.
— Пожалуйста, ваше высочество, пожалуйста. Но, молю вас, разрешите мне взять с постели мой плащ и мою шляпу: другой плащ и другую шляпу я потерял ночью на Гревской набережной, где на меня напали воры.
— Да, граф, — сказал герцог, улыбаясь, — вид у вас неважный. Видно, вы имели дело с напористыми молодцами.
Герцог сам передал Ла Молю берет и плащ. Молодой человек поклонился и ушел в переднюю переодеваться, нисколько не задумываясь над тем, что герцог делал в его комнате, так как подобные случаи были довольно обычным делом в Лувре, где комнаты дворян, прикомандированных к высочайшим особам, служили этим особам своего рода гостиными, в которых происходили всевозможные приемы.
Де Муи подошел к герцогу, и они оба, прислушиваясь, стали дожидаться, когда Ла Моль закончит свое переодевание и уйдет; но Ла Моль сам вывел их из затруднения: закончив свой туалет, он подошел к двери и спросил:
— Простите, ваше высочество, вам не попадался граф Коконнас?
— Нет, граф, хотя сегодня утром он был назначен для услуг.
«Значит, его убили» — сказал Ла Моль самому себе, выходя из комнаты.
Герцог прислушался к постепенно затихавшим шагам Ла Моля, затем отворил дверь и, увлекая за собой де Муи, шепнул ему:
— Взгляните, как он идет, и постарайтесь перенять его неподражаемую выправку.
— Постараюсь как можно лучше, — ответил де Муи. — К сожалению, я не щеголь, а солдат.
— Как бы то ни было, но около полуночи я жду вас в этом коридоре. Если комната моих дворян будет свободна, я приму вас в ней, а если нет — найдем другую.
— Хорошо, ваше высочество.
— Итак, до встречи в полночь.
— До встречи.
— Да, кстати, де Муи! При ходьбе сильно размахивайте правой рукой — это особая примета де Ла Моля.
VI
ПЕРЕУЛОК ТИЗОН И ПЕРЕУЛОК КЛОШ-ПЕРСЕ
Ла Моль бегом выскочил из Лувра и бросился искать по Парижу бедного Коконнаса.
Он вспомнил, как часто его друг пьемонтец приводил известное латинское изречение, утверждавшее, что самыми необходимыми богами являются Амур, Вакх и Церера, поэтому он первым делом направился на улицу Арбр-сек к мэтру Ла Юрьеру в надежде, что Коконнас, после такой тревожной ночи, какую провели они, последует римскому изречению и найдет себе приют под вывеской «Путеводная звезда».
Коконнаса в гостинице не оказалось. Ла Юрьер, помня о взятом на себя обязательстве, очень любезно предложил позавтракать, на что Ла Моль охотно согласился и, несмотря на свою тревогу, поел с аппетитом.
Успокоив желудок, но не душу, Ла Моль бросился бежать по берегу Сены, вверх по ее течению. Добежав до Гревской набережной, Ла Моль узнал то место, где за три или четыре часа до этого он подвергся нападению во время своего ночного путешествия, о чем он рассказал герцогу Алансонскому и что было не редкостью в Париже за сто лет до того времени, когда Буало пришлось проснуться от звука пули, пробившей ставню в его спальне. Маленький обрывок пера с его шляпы еще валялся на поле битвы. Чувство собственности привито человеку. У Ла Моля было десять перьев, одно лучше другого, и все-таки он подобрал и это, вернее — то, что от него осталось. В то время как он с грустью разглядывал перо, совсем близко послышались тяжелые шаги, и несколько голосов грубо крикнули ему, чтоб он посторонился. Ла Моль поднял голову и увидал носилки, двигавшиеся в сопровождении стремянного и трех пажей. Носилки показались ему знакомыми, и он поспешно отошел в сторону.
