— Господи, лучше бы я не говорила… — охнула Аристея.
Клуд, казалось, пропустил мимо ушей эти слова. Он повернул голову и крикнул:
— Дубыня, приведи к нам пса! Во всем облачении…
И вот в дверях показался зверюга с мощной, развитой грудью и толстыми лапами, в панцире и с железным налобником.
— Знакомься, Настя, это Бук, сын моей овчарки, которая сейчас бегает по берегу Понта со своим другом — волком… Я сумел сделать так, что Бука и волк повстречали друг друга, и ты видишь плод их любви.
— Хороший пес! А зачем ты его заковал?
— Сейчас узнаешь…
Во дворе появился карлик.
— Андромед, пусть твой слуга поставит сколоченный еще вчера и обитый железом щит…
И пока слуга ходил за щитом и его устанавливал, Доброслав рассказал Насте о мертвых в белых саванах, о грифах, о разбойниках Еруслана, о греках, защищавшихся в доме, об отрезанных грудях славянки и о том, как Бук проник в этот дом через дымоход и устроил трепку…
— Неужели так поступает и мой муж, собирая дань? — спросила женщина.
— Не знаю, Настя…
Установили щит.
— Бук, вперед! — приказал хозяин.
Пес сделал несколько огромных прыжков, ударил закованной в железные пластины грудью в щит, и он разлетелся в щепки… Настя радостно всплеснула руками, а у Доброслава от удовольствия зарделось лицо.
— Вот почему нужен мне пес с волчьими глазами… — сказал Клуд. — С таким псом и с таким другом, как Дубыня, мы можем идти хоть на край света… Но мы узнали, Настя, еще у башни Зенона, когда шли сюда, что из Херсонеса уплыть невозможно… Корабли из-за бунта в Константинополе и Херсонесе вряд ли начнут скоро ходить… Что нам делать? Как добраться до Босфора?..
— Значит, ты непременно поедешь, Доброслав?.. Вижу решимость в твоих глазах и думаю вот что… Сейчас в Прекрасной Гавани стоит греческое судно «Стрела», его не видно с берега, оно — за скалами, на нем плывет к хазарам Константин-философ, монах, ты его видел вчера, худой такой, высокий, который шел со своим другом Леонтием впереди процессии во время крестного хода… Ты говоришь, надо спешить… Но вам придется подождать с местью… Прежде вы должны сопроводить монахов к кагану, а потом уже доберетесь с ними до Константинополя… Мне говорил митрополит, что Леонтий не доверяет их начальнику охраны… Только поэтому философ может взять вас с собой… Тем более у тебя такой пес… Я расскажу о его бойцовских качествах. А Георгий поговорит с Константином. Мне, своей крестнице, митрополит не откажет…
— А если он спросит, зачем нам нужно в Византию?
— Скажу — ты ищешь свою мать… И узнал, что она в Константинополе, куда продана в рабство…
— Спасибо, Настя!
И тут взгляд древлянки остановился на статуэтке Афродиты, стоящей на подоконнике. Уловив его, Клуд сказал:
— Это моя богиня… Я поклоняюсь ей каждое утро… Поклоняюсь и думаю о тебе, Настя… Родная моя! — невольно вырвалось из груди Доброслава, и он, благодарный ей и чувствующий огромную страсть и влечение к этой женщине, упал на колени и уткнулся лбом в ее руки.
Настя склонилась над ним и прижалась губами к его голове.
— Родная моя! — шептал Клуд.
И Настя, поддаваясь его страсти и сама испытывавшая ее в не меньшей степени, чем Доброслав, сползла со скамьи, тоже встала вровень с ним.
Она на миг как бы вдохнула исходящий от него запах степного простора и вдруг явственно увидела сверкающую на солнце реку Случь и золотистых пчел, вьющихся над луговыми цветами… И, ни о чем больше не думая, обняла Доброслава, тесно прижалась к нему и крепко поцеловала в губы. Клуд взял ее на руки и понес в покои…
…Настя задыхалась в его чувственных объятиях, волосы ее разметались в изголовье, глаза были расширены, и над верхней губой выступили капельки пота.
— Боже, если бы это продолжалось вечно… Доброслав, любимый мой… Но ты скоро уедешь, и я тебя никогда не увижу больше. Как не увижу реки Случь и ее прибрежных лугов… Никогда, никогда… — словно в бреду повторяла она, и слезы катились по ее щекам.
Доброслав лишь гладил ее плечо, такое белое, как плечо мраморной Афродиты, и молчал… Он понимал, что Настя права и изменить в их жизни уже ничего нельзя…
* * *
Галера, которая бросила якорь в Прекрасной Гавани, доставила по приказу протасикрита тайного посла к Ктесию. Игнатий ошибся: Константин с Леонтием еще не находились в пути к хазарам; тронуться с места им помешали вышеописанные события, связанные с разгромом сарацинами византийского флота. Взбунтовался охлос… Масла в огонь подлил и тайный посол, объявив с галеры о трехдневном оплакивании погибших. А потом лодка доставила его к берегу, и тут он словно провалился сквозь землю…
Да, в задачу посла не входило намерение открывать себя. От Ктесия он знал об убежище, поэтому, сойдя с лодки, сразу направился к некрополю.
Пройдя несколько надгробных камней, он остановился у одного, на котором была начертана краткая надпись: «Аристону, сыну Аттина, любящему Отечество», повернул голову налево и зашагал по еле приметной тропинке, заросшей тамариском и кустами кизила, в глубь кладбища. Остановился возле каменного сооружения, густо увитого гирляндами каперса. Вошел в него, отодвинул плиту, залез вовнутрь, плиту водрузил на место, но при этом оставив щель, и затаился. Сюда доносились голоса велитов, искавших человека, высадившегося с лодки, но уже стало смеркаться, и они вскоре удалились и затихли. Тогда посол покинул это мрачное место, вышел к пристани и, миновав рынок, через некоторое время очутился перед лупанаром Асафа и стал медленно прохаживаться взад-вперед.
Возле дверей «Прекрасной гавани» горел на столбе в стеклянном колпаке фитиль в бараньей плошке. По случаю бунта лупанар был закрыт. В отличие от других домов с глухими стенами, выходящими на улицу, заведение хазарина имело одно-единственное окно снаружи, в которое в обычные дни «папашка» наблюдал за тем, как идут сюда посетители. Сейчас он вместе с поваром обсуждал кухонные дела, и незнакомца в черном паллии заметила одна из «дочерей» хозяина.
— Папашка, посмотри вон на того, в черном! — крикнула она на кухню. — Снуют туда-сюда, словно рыба в море… Чего ему надо?..
«Папашка» взглянул в окно и увидел на левом плече незнакомца нашитый белый треугольник. У Асафа сразу перехватило дыхание. Он потрепал по щеке «дочку», увидевшую этого человека, сказал ей: «Молодец!» — и опрометью выбежал на улицу.
Через некоторое время тайный посол уже сидел в чистой, уютной комнате на втором этаже лупанара, ел телятину, запивал вкусным вином и расспрашивал об обстановке в городе. Угодливый Асаф бойко отвечал на все вопросы.
