«Выпив» туман, уродец открыл загоревшиеся пронзительным, жёлтым, ясным огнём глазки, толчком крупной дрожи уложил на теле удлинившуюся и заблестевшую шерсть, раскрыл, обнажив тонкие, белые, острые, словно шильца клычки и отчётливо произнёс:
– Гав-вах!
Люпус вздрогнул. Это словечко когда-то доверил ему ангел мрака в пыточном массарском подвале. Вздрогнул, и от этого новая судорога пронеслась по его телу, и новые нити тумана вызмеились и впитались сладко причмокнувшим уродцем. Затем уродец переступил лапами. Из шишковатого черепа его, словно глаза морского рака, поднимающиеся на стебельках, выдались острые хрящеватые уши. Пасть с шильцами растянулась в осмысленной, влажной улыбке. И затем неописуемый гость произнёс такое, отчего впору было сойти с ума:
– Ну, что, Иероним. Вот, наконец, ты здесь.
– Кто ты? – одними губами спросил не потерявший-таки рассудка Люпус.
Уродец прыгнул ближе, опустил голову к самой земле и, глядя исподлобья прямо в глаза страдальца, таинственным голосом произнёс:
– Я – твой спаситель.
Глаза Люпуса стремительно наполнялись слезами.
– Спаситель? – с пронзившей всё его существо надеждой, почти шёпотом спросил он и тут же добавил: – А где я? И что со мной?
– Что значит – где? – Уродец, чуть отвернув голову, напустив на морду гримасу недоумения, искоса глянул на бывшего инквизитора. – Ты в следующем мире.
Иероним, торопливо смаргивая слёзы, молчал, ждал пояснений.
– Каждое живое существо после смерти попадает в следующий мир, – сказал, вздёрнув кверху мохнатое рыло, уродец. – Сообразно прожитой жизни. В сущности, смерть – это не что иное, как переход. Ты умер, и вот – ты здесь.
– Я страдаю, – в отчаянии прошептал Люпус.
– Вполне очевидно, и столь же закономерно! – нервно переступил передними лапами, скрежетнув коготками по камню, уродец. – Объявляю ещё раз: я здесь для того, чтобы тебя спасти.
– Как?! – превозмогая боль, привстал с камня и протянул к уродцу руку Иероним.
– Ты бурый дым видишь? – спросил инквизитора невиданный доброхот.
– Да, – всхлипнув, выдохнул инквизитор.
– Нам нужно добраться туда. Дым поднимается из трещины над преисподней. Перескочи через трещину – и ты спасён.
– Перепрыгнуть?! Я не смогу! – в отчаянии прикрыл глаза Люпус.
– Ты сделаешь это легко. Вот дойти до обрыва – это будет действительно трудно. Хотя идти-то здесь – неполная сотня шагов.
– Но как же? – Иероним в недоумении глянул на далёкий горизонт.
– Здесь всё не так, как кажется первому взгляду. Неполная сотня шагов, прыжок – и ты в мире мягком, спокойном и безопасном.
– И… Ты не потребуешь от меня какой-нибудь страшной платы?
– Я её и так получу.
– Что это значит?
– Ты пойдёшь, и каждое движение будет причинять тебе жуткую боль. Неизбежное эхо того, что ты причинял в своей жизни тем, кто оказывался в досягаемости твоей власти. Но здесь это называется не боль, а гав-вах. Липкий кровяной пар. Самое любимое лакомство всех, кто здесь обитает. Если бы не было меня, к тебе, на запах гав-ваха примчалось бы столько желающих утолить голод… Это коричневое плато стало бы чёрным! Но я буду идти рядом с тобой и впитывать твой гав-вах. Для меня – еда, для тебя – безопасность. И, уверяю, нам следует поторопиться. Это – мир внезапных перемен, и все перемены здесь – только к худшему.
Подстёгнутый этими словами, Люпус вскочил – но тут же рухнул от разорвавшей его боли. Невидимая, ломающая кости молния пронеслась внутри тела. Хватая широко распахнутым ртом раскалённый воздух, Иероним распластался на камне. Он почувствовал, что покрылся обильным потом, но через минуту, когда к полуослепшим глазам его вернулась способность различать окружающее, стало понятным, что это не пот, а сочащийся из него уже знакомый розоватый туман. До предела разъяв пасть, кот с поросячьим носом вдыхал, втягивал ею длинные розовые нити, и жёлтые глазки его победно сверкали.
Звонко клацнув, захлопнулась клычкастая пасть. Уродец издал прерывистый вздох-всхлип, который был не что иное, как заключительный штрих жгучего, безмерного удовольствия.
– Поторопимся! – коротко напомнил уродец и развернулся в сторону далёкой бурой стены.
Люпус медленно встал и сделал коротенький шаг. Может быть, ему было бы немного полегче, если бы он кричал, но этому мешала ничем, впрочем, не подкреплённая мысль, что на его крик сбегутся голодные твари, о которых предупредил благоразумный уродец.
В самом деле, каждое движение было крайне мучительно. Много раз он падал на жёсткую терракотовую поверхность и лежал, восстанавливая силы, отдыхая от терзающей его боли. Сколько прошло часов, или дней? Неизвестно. Время текло здесь причудливо, неощутимо. Когда настоятель «Девяти звёзд» приблизился к краю обрыва, ему казалось, что прошла вечность.
Он взглянул на широкую расщелину, противоположная сторона которой была скрыта за стеной дыма и, поняв, что ему ни за что не допрыгнуть, повернулся в сторону обнадёжившего его уродца. И похолодел. Ответный взгляд маленьких жёлтых глазок был свиреп и безжалостен. С трудом подтащив своё раздувшееся, словно шар тельце к краю обрыва, уродец качнулся вперёд – и свалился. Но он не падал, нет, а медленно опускался, покачиваясь, как облетевший лист дерева, встречаемый восходящими клубами дыма.
Иероним в изнеможении сел на спёкшуюся поверхность плато, но тут же вскочил, пренебрегая даже вспоровшей его молнией боли. Ужас ледяным клином вошёл в его сердце. Там, внизу, куда падал, – нет, медленно опускался объевшийся гав-ваха спаситель, – послышался его призывный, пронзительный крик. И ответили этому крику! Ликующий хор визгов и хохота пока ещё невидимых тварей долетел до Иеронима, и воздух наполнился звуками торопливых движений. Минута – и, окутанные клубами дыма, над краем обрыва взмыли десятки, сотни котообразных, с разинутыми клычкастыми пастями, тварей.
– Нет! – закричал Иероним. – Это всё не со мной! Этого нельзя! Я не хочу этого! Нет!
И в ту же секунду в него впились тысячи игл.
Иногда накатывали минуты, когда сознание давало какие-то проблески, – но лучше бы их не было. Взгляд выхватывал лишь бешено суетящиеся тела тварей и не розовые уже, а алые клочья торопливо проглатываемого ими тумана.
По земным представлениям Люпуса, так прошла неделя или дней восемь. Вдруг – о, волшебный миг! – твари перестали терзать его и, разбежавшись недалеко в стороны, повернули желтоглазые морды в сторону обрыва. Иероним, хрипя от непереносимых страданий, медленно повернул голову в ту же сторону. О, счастье. О, райский миг. О, конец мучениям. О, как поплатятся сейчас эти твари! Широко развернув громадные, ало-багровые, перепончатые крылья, раздвигая клубы бурого дыма торчащими параллельно плечам рогами, из бездны поднялся тот, кто приходил когда-то бесплотной тенью в пыточный массарский подвал.
