Вы пытались остановить его, когда он принял в свои руки Траянский канал и отдал нам всю Нило-Индийскую торговлю. Но он не слышал ваших трусливых голосов и теперь взял весь Египет целиком.
Вы все время заставляете Амра выдавить из Египта больше зерна, чем необходимо нам и может дать эта земля. Но он не берет лишнего, и только поэтому египтяне поднимают мятежи против своих властителей, а ему открывают ворота без боя.
Вы гоните евреев и христиан из Аравии, забыв, что эти люди Книги жили с нами рядом всегда. А он всех берет под защиту, и только поэтому каждый христианин и каждый еврей Египта почитает Амра как старшего брата, а Мухаммада — как самого справедливого пророка Всевышнего.
Еще немного, и он возьмет Александрию и Мемфис, а принятые Амром в ислам наши новые братья уже идут на Кархедон и осаждают Константинополь. И это его заслуга, а не ваша. У вас вообще нет заслуг.
Вы все время напоминаете Амру о том, как он дважды пытался убить Пророка, но ведь именно вы, курейшиты, и посылали Амра убить Мухаммада. Между вами одна разница: Амр раскаялся и уверовал искренне, а вы — притворно.
Да, я утверждаю, что вы приняли ислам притворно! Вы все время прикрываетесь тем, что защищаете веру, но не вы, а именно Амр несет слова Мухаммада во все пределы Ойкумены. И все время — вопреки вашей воле.
Вы обвиняете меня, его, всех, кроме себя самих, в искажении слова Пророка, но — Аллах свидетель! — мой муж никогда не говорил тех мерзостей, какие вы ему приписываете.
Потому что Мухаммад был лев. А вы — шакалы, напялившие шкуру льва».
* * *
Симон почуял опасность мгновенно, — было что-то в воздухе, что он тут же опознал, как волю Кифы. Собственно, именно поэтому, а не из-за подошедших к Александрии войск аравитян, он и переместился — сначала в Карийун, а затем и в Александрию. И сразу же понял: все сделано верно: город вовсю праздновал восход Сотпеса[86] и начало разлива Нила.
«Надо торопиться», — понял он и первым делом взял у ростовщика-генуэзца оставленные много лет назад деньги и за непомерную, поднятую голодом и ожиданием Конца Света, цену купил огромного красного быка.
— Хороший бык, — хвалили товар монахи, — специально для жертвы взращен.
— Доставьте в храм[87] Христа Спасителя, — сунул им еще с десяток монет Симон. — Жду через два часа. Мне понадобятся помощники.
Монахи удовлетворенно переглянулись.
— Мясо бедным семьям и нищим раздавать будем?
— Будем, — кивнул им Симон, — все будем…
Он знал, что монахи выручат с освященного мяса еще больше, чем от продажи быка, но это был уже их грех. Лично он обязан был сделать все строго по правилам.
— Зачем тебе жертвенный бык? — осторожно спросила уже начавшая понимать, насколько все серьезно, Елена.
— Ты посвящена Богу, — прямо ответил Симон, — а потому и зачать сможешь только от Него.
Царица Цариц побледнела.
— Ты уверен?
— Теперь — да, — кивнул Симон. — Но ты всегда можешь отказаться.
Елена опустила голову, немного помолчала и все-таки решилась.
— Я не буду отказываться от свершения своей судьбы.
В ее глазах стояли слезы.
* * *
Через час Симон договорился с настоятелем храма о скором изгнании всех прихожан и внеочередном проведении обряда — за совершенно немыслимые деньги, а еще через час монахи завели в храм быка, тут же, без спешки, но и не теряя времени, принесли его в жертву, слили освященную кровь в загодя приготовленные амфоры, сняли шкуру и перенесли шкуру поближе к алтарю и разделали мясо. А едва они, тяжело груженные жертвенным, вышли и закрыли за собой двери, Симон подтянул шкуру на священное место и кивнул Елене.
— Раздевайся.
Царица Цариц начала стягивать одежду, а он быстро развернул еще теплую шкуру, проследил, чтобы на теле Царицы Цариц не осталось ни единого лишнего предмета, и повел туда, куда во всем Египте женщин не водили уже двадцать восемь лет.
— Ложись.
Она легла, и Симон снова отметил, что она все еще прекрасна. Да, ее ноги и плечи были великоваты, бедра широковаты, а на некогда гладком и упругом теле появились обязательные в этом возрасте складки и складочки.
— Спокойно, — скомандовал он и быстро завернул ее в теплую, окровавленную шкуру. — Жди.
Отошел, стащил с себя рясу и подрясник, сорвал с шеи разлетевшиеся по каменному полу драгоценные бирюзовые четки и подошел к единственному, что оставалось от жертвенного быка. Голова Бога — из желтой, заляпанной кровью кости, с острыми чуть загнутыми внутрь рогами была просто огромна.
Симон с усилием поднял уже обрубленный монахами череп и с еще большим усилием водрузил на себя. Теперь все условия были соблюдены, и он — от имени Бога, коему Царица Цариц и была посвящена, — был вправе осуществить зачатие.
— Я иду.
Сила уже полыхала в нем рубиновым пламенем первой стены Иерусалима.
* * *
Мартина собрала Сенат вопреки желанию всех. Сенаторы понимали, что семья Ираклия уже обречена на отлучение от власти, и не желали слушать тех, кому никто в империи не подчинен. Однако императрица-мать приложила столько усилий, что отказаться было невозможно, и, конечно же, первым начал говорить Ираклонас.
— Я принял решение проявить милость и уже вызвал Филагриуса из ссылки, — громко, словами своей матери прочитал по бумажке пятнадцатилетний император.
Сенаторы молчали.
— Более того, видя, что святые отцы не слышат моих предостережений, — продолжил юноша, — и вносят в умы горожан сумятицу и страх, я уже отдал приказание о высылке из столицы всех духовных лиц следующих монастырей…
Император начал зачитывать список ненадежных монастырей, и сенаторы опешили. Монахи частенько принимали участие в мятежах, и то, что прямо сейчас делала Мартина, было очень верным шагом. Но такой отваги от нее не ожидали.
— Поскольку я так и не услышал ни от Боговдохновенных греков, ни от разумных евреев, ни от ученых сирийцев, ни даже от моих любимых армян ни одного предложения о войне с гуннами Кубратоса, я с болью в сердце принял предложение Папы Римского о вводе наемников-итальянцев в Кархедон.
Сенаторы охнули.
— Это невозможно!
— Мартина! Что это?! Что он говорит?!
Ираклонас с любопытством оглядел бушующий Сенат и, поняв, что его роль на сегодня исполнена, сел на трон и замер — с трогательной юношеской торжественностью.
— Я просила вас о помощи, — поднялась, чтобы ее лучше видели, императрица-мать, — и что я услышала в ответ?
— Только не наемники!
— Это же хуже, чем гунны!
Мартина подняла руку.
