— Это уже, господин Воронов, какая-то патология.
— А где граница между патологией и нормальным состоянием? В наш век…
В коридоре послышались шаги, и Фред быстро включил телефон.
— Очень обидно, что так получилось, — сказал Шульц, и нотки глубокого огорчения прозвучали в его голосе.
— Такой удар по школе! — вздохнул Воронов.
Дверь без стука открылась, и в комнату вошёл Шлитсен. Куда только делись его высокомерие и надменность. Он напоминал сейчас просителя, которому стыдно поднять глаза на своих благодетелей…
— Вы не знаете, Фред, куда именно и надолго ли уехал Нунке? — спросил заместитель начальника школы, напрасно стараясь скрыть волнение. — Вечером я отлучался и поэтому…
— В Фигерас. Я вчера дежурил, и он сказал, что едет в Фигерас… Когда его ждать, не решился спросить, он был то ли взволнован, то ли сердит…
— Так и есть, верно, всё узнал! — вырвалось у Шлитсена, но он тотчас взял себя в руки. — Вас, кажется, зачем-то разыскивал дежурный, — обратился он к Воронову.
И Фред, и генерал поняли: это лишь повод, чтобы остаться с Шульцем с глазу на глаз.
— Неприятность? — осторожно спросил Фред, когда Воронов вышел.
Шлитсен опустился на стул, подпёр голову руками и уставился в какую-то точку на полу
— Большая! — наконец, выдавил он из себя. — Такой не бывало на протяжении всей моей карьеры… И если б действительно допустил ошибку или там небрежность! Перебираю в памяти мельчайшие подробности, малейшие детали и не могу найти ничего такого…
— Простите, герр Шлитсен, но я ведь не знаю, в чём дело!
— Да, да… я ничего не рассказал… Нарочно отослал Воронова, чтобы остаться наедине, и словно лишился дара речи… Прямо язык не поворачивается…
— Вы меня встревожили. Но если вам неприятно говорить об этом…
Прерывая свой рассказ нареканиями на неожиданное стечение обстоятельств, Шлитсен сообщил, что именно произошло. Фред слушал молча, время от времени сочувственно покачивая головой.
— И главное — не допускаю, чтобы кто-то выдал наши планы, — горячо убеждал Шлитсен. — Всю операцию мы планировали вдвоём с Нунке. Только впоследствии привлекли Воронова: работая ещё в царской разведке, он хорошо изучил балтийское побережье. Воронов пьянчужка, болтун, но даже в состоянии полного опьянения о таких вещах не обмолвится ни словечком. Опыт, приобретённый в течение десятилетий, выполняет в таких случах роль механического регулятора… Мы проверяли с Нунке… Итак, Воронов вне подозрений…
— А вы не допускаете мысли, что среди засланной вами группы был двойник, в своё время завербованный советской контрразведкой?
— Нет! — твёрдо возразил Шлитсен. — Все эти ребята проверенные, я знаю их не первый день, ещё со времён оккупации Украины.
— Понятия не имел, что вы были на Восточном фронте, — удивился Фред.
— Весь сорок второй год. Нет, даже несколько последних месяцев сорок первого… Начальник зондеркоманды… — на губах Шлитсена промелькнула улыбка, по лицу словно пробежал отблеск далёких воспоминаний. — О, то было время незабываемое и неповторимое!.. Киев, потом Житомир, снова Киев… Тогда мы верили, что это бесповоротно и навсегда…
— Что же, многие немецкие солдаты навсегда остались среди русских просторов… Навеки! А впрочем, им можно позавидовать! Они легли в землю, когда слава рейха была в зените, так никогда и не узнав о позорном поражении, о брошенных под ноги русским знамёнах, о Нюрнбергском процессе…
Шлитсен быстро опустил веки, но Фред успел заметить, что в его мутных бледно-серых глазах промелькнул страх.
— Герр Шлитсен, вы не обидитесь, если я… — Фред замолчал, словно колеблясь.
— Вы немец, и я немец! Мы можем разговаривать откровенно, — буркнул Шлитсен.
— Именно поэтому я и позволю себе… Не сочтите это за дерзость, ведь вы старше меня по возрасту, по чину, и что-то советовать вам…
— Повторяю, можете говорить откровенно.
— Видите ли, я исхожу из правила: бережёного бог бережёт. Мы здесь, конечно, все свои, но ведь могут же как-то измениться обстоятельства, ситуация… всегда надо предвидеть самое худшее…
— Хорошо, хорошо, все это понятно… — всполошился Шлитсен.
— Вы только что рассказали мне о своём пребывании на оккупированной территории Украины, в частности в Киеве… Сказали, что занимали должность начальника эондер-команды… Я бы не советовал вам широко это разглашать. В шумихе, поднятой мировой прессой вокруг Нюрнбергского процесса, вокруг так называемых военных преступников, всякий раз упоминается и Бабий Яр. Если сопоставить ваше пребывание в Киеве, время, должность начальника зондер-команды… Вы понимаете, какой напрашивается вывод?
Шлитсен поднял глаза на Шулъца. Во взгляде его теперь застыл не страх, а нескрываемый ужас.
— Вы думаете… вы думаете… — заикаясь, бормотал он.
— Да, в ходе процесса могут вспомнить и ваше имя, — неумолимо продолжал Шульц. — Зачем же вам самому излишней болтливостью нарываться на неприятности… Простите, что я говорю так резко, но…
— Глупости! До Испании их руки не дотянутся! — почти истерически закричал Шлитсен. — Даже если бы встал вопрос обо мне…
— Конечно! А впрочем…
— Что «впрочем»?
— Именно вчера я просматривал итальянские газеты. Они сообщают… Кстати сказать, вот одна из них! Послушайте! — Фред медленно и раздельно прочитал:
«Как сообщает наш корреспондент из Мадрида, большая часть бывших нацистов, боясь ответственности за совершенные во время войны престуления, поспешила уехать из Испании в страны Латинской Америки…»
— Не пойму! Ведь Франко…
— Бедняга Франко чувствует себя не очень уверенно. Ведь он не просто сочувствовал Гитлеру и Муссолини, а поставлял им сырьё для военной промышленности, его «Голубая дивизия» воевала на Восточном фронте… Ясно, он теперь выслуживается перед победителями…
— И вы думаете?.. — хрипло спросил Шлитсен, не заканчивая фразы.
— Франко понимает: ему сейчас не надо дразнить победителей. Он, не задумываясь, может пожертвовать десятком, двумя так называемых военных преступников, чтобы задобрить союзников и хоть немного реабилитировать себя…
Зазвонил телефон, Фред неторопливо взял трубку.
— Слушаю… Привет! С возвращением!.. Да, у меня. Хорошо!
Шлитсен, подняв брови, всем корпусом подался вперед, прислушиваясь к разговору.
— Вернулся Нунке, — пояснил Фред, кладя трубку, — Немедленно вызывает вас к себе.
Опираясь двумя руками о стол, Шлитсен медленно поднялся. Нижняя губа его отвисла и слегка дрожала, на не бритых сегодня и не разглаженных электромассажем щеках резко обозначились морщины.
