— Ну, это не совсем правда… — подал реплику Теодор. — Амр уже вмешался в дела нашей Церкви…
Однако его сарказма не одобрили. Здесь все знали, что вместе с войском Амра в Египет вернулся прежний, опальный, прятавшийся много лет в горных эфиопских монастырях и очень уважаемый патриарх Бенджамин, а значит, перевороту внутри Церкви все одно быть. Однако формально, Амр был ни при чем. Ну, и он соглашался взять заложников — как гарантию соблюдения слова византийцами — 150 военных чинов и 50 высокородных мирян.
— Ну, что, начнем с Менаса, — предложил патриарх. — Что решили купцы?
Самый главный купец Египта встал. Он давно обсудил условия с остальными купцами, и теперь лишь доносил их общее решение.
— Город сдать, — отозвался Менас. — Условия Амра просты, понятны и, как всегда, честны.
Теодор скрипнул зубами, но счел за лучшее не оспаривать мнения торгашей, а напротив, поддержать.
— Город сдать, — вопреки протоколу, вторым поднялся он. — Амру мы шею все равно сломаем. Сейчас главное — расправиться с предателями в императорском дворце.
Члены временного совета скорбно замерли. Здесь почти никто не симпатизировал Мартине, но и принца Теодора никто не уважал.
— Кто еще скажет? — смутился нарушением регламента патриарх.
— Сдать, — поднялся Филиадес.
— Сдать, — вторил ему Евдокиан.
— Сдать… сдать… сдать…
Да, многие совершенно не желали подчиняться этому варвару, однако в такой ситуации лучше всего было придерживаться обычной византийской политики: обещать, бог знает, что, и разорвать договор точно в тот момент времени, когда нужда в нем отпала, а силы империи достаточно выросли.
* * *
Для выполнения поставленной задачи Кифа первым делом избавился от директора Мусейона. Старого, известного ученостью и несгибаемостью грека до смерти забили по пути домой неизвестные религиозные фанатики. Ясно, что для библиотеки Мусейона с 700 000 томов хранения это стало катастрофой. Все понимали, что новый директор, кого бы ни назначил император Ираклонас, будет входить в дело месяцами. Вот тогда Кифа и приступил к основному — подкупу, шантажу и переговорам.
— Я никак не пойму, — начал он разговор с курирующим Мусейон второстепенным чиновником городского совета, — вы что — собираетесь оставить архивы всей империи аравитянам? Они же по договору всего через шесть дней в город войдут!
Чиновник побледнел. Он лучше других знал, сколь важны эти архивы; за иные бумажки с людей кожу снимали! А уж оставлять такое сокровище врагу… за подобное преступление могли и рассечь.
— Я… не знаю. Указаний не было.
— И не будет, — констатировал Кифа. — Мартина только о своей власти думает, а наши все в панике.
— А что делать? — утер обильно выступивший пот чиновник.
— Не знаю, не знаю… — с сомнением покачал головой Кифа. — Можно, конечно, в Кархедон вывезти, но туда гунны Кубратоса рвутся, могут наши сокровища и вместо топлива использовать.
Чиновник глотнул. Степень учености гуннов он понимал.
— Возле Константинополя сейчас варвары Амра, — продолжал вслух размышлять Кифа, — да и пожары там в последние месяцы едва ли не через день…
— Может быть, к Папе в Италию? — сам предложил чиновник и сам же испугался своей смелости. — Только я не знаю, разрешат ли…
— С вашим начальством, что ли поговорить? — задумчиво проронил Кифа и уже видел: все удалось, а нужные мысли в чиновничью голову запали.
Понятно, что не везде и не все шло так гладко, но трусов и дураков хватало повсюду, и Кифа делал ставки именно на них. Ну, и на фактор наглости…
— У меня распоряжение самого принца Теодора! — потрясал он бумагой перед заступившим на место директора тонким и сухим, как жердь, не по статусу дерзким сирийцем.
— Пошел вон, каплун, — одним жестом перечеркнул все надежды сириец.
Понятно, что Кифа тут же двинулся выше, и вскоре уже сириец доказывал своему начальству, что он — не пособник врага, а Кифа, через хорошо оплаченных чиновников уже руководил погрузкой на суда. Книги, свитки, описи, нотариальные копии, журналы регистрации сделок — сколько же здесь было всего!
А едва он отправил первую дюжину кораблей, его нашел один из начинающих агентов.
— Я видел женщину лет сорока и высокого татуированного амхарца на городском рынке.
Кифа обмер.
— Что они делали?
— Покупали фрукты, — пожал плечами агент.
— А куда пошли затем?
— Куда-то в сторону квартала гончаров, — вздохнул агент, — а дальше я не помню. Как вышибло все из меня.
Кифа прищурился, — почерк Симона различался ясно. Он жестом подозвал главного помощника.
— Направь всех, кто у нас есть, изучить направление от рынка до квартала гончаров и далее. Разрешаю снять наших людей с библиотеки.
Это направление было куда как важнее, чем все книги Мусейона вместе взятые.
* * *
Когда Елена впервые попросила фруктов, Симон еще не понимал, чем рискует, а потому позволил ей прогуляться до рынка и купил все, на что падал ее жадный до новых впечатлений глаз. А потом он понял, что за ними следят. Провел Елену до квартала гончаров, повернулся, поймал взгляд ищейки и просто вышиб ему память — даже без слов. С тех пор он выходил на улицу строго один, и Елена ждала его в замкнутом дворе снятого дома — у заросшего маленького пруда под старой шелковицей.
Симон вообще предпочел бы не выходить, но Елена хотела то баранины, то верблюжьего молока, то инжира. И чего-то на рынке — по военному времени — обязательно не оказывалось, и ему приходилось искать замены. Он понятия не имел, значит ли это, что Елена беременна, но предпочитал не рисковать и приносить все, чего она ни попросит.
А вечерами, перед тем, как лечь на супружеское ложе, он садился под той же шелковицей у пруда и на память, в своем переводе рассказывал ей греческие предания и сирийские поэмы да напевал армянские песни. И, конечно же, просидевшая две трети жизни взаперти Елена почти утрачивала разум от восторга.
— Еще, Симон, еще! — умоляла она.
— А может, в постель? — прагматично предлагал Симон. — Ты намного прекраснее любого их этих стихов.
Он хотел ее постоянно.
— Еще, — упрямо мотала Царица Цариц головой.
И, конечно же, Симон в считанные дни исчерпал все свои запасы и был вынужден идти в город за книгами. Но вот здесь что-то творилось.
— Нет свежих поступлений, — разводили руками торговцы, — война, сам должен понимать.
— Какая война! О чем вы говорите? — отмахивался Симон, — что я, Амра не знаю? Небось, освободил вас на три года от налогов, вы и сдались.
