Так и шли дальше, Миша, посматривая по сторонам, молчал да вполуха прислушивался к разговорам идущих рядом дружинников. А те много не болтали — затянули вдруг песню:
Хозяюшка, наш батюшка!
Раствори окошечко, посмотри немножечко!
Что у тебя в доме деется?
Вместо «что» парни пели — «цто».
Ну и песня, мать ити! Чистый фольклор.
Раствори окошечко, посмотри немножечко…
Тьфу!
Вообще-то, к песням Михаил с детства был равнодушен, как и к музыке. Любил, правда, иногда послушать под настроение что-нибудь рок-клубовское старинное питерское — «Аквариум» там, «Телевизор», «Игры»… но не фанат, нет. Отнюдь не фанат. В отрочестве, правда, да — хаживал по рок-фестивалям, ну, тогда многие хаживали — время такое было.
Так, с песнями-то, дошли и до знакомой поляны. Михаил глянул на часы и — в который раз уже сегодня — раздраженно выругался: разбились! Что ж, не мудрено, в этакой-то сече. Вокруг зудели комары, квакали лягушки, и каркали… нет, не вороны…
– Ты не каркай, ворон черный, — негромко произнес тот самый парнишка, что шагал весь путь впереди.
– Сам ты ворон, — усмехнулся Миша. — А это — коростель!
– То верно, — согласился Сбыслав. — Так и болото тут кличут — коростелиное. Пелгусий сказывал.
Судя по небу светлому, но какому-то вроде бы как серебристо-туманному, было уже часов одиннадцать, а то и полночь. На реке, в камышах, крякали утки, какие-то мужички в посконных рубахах ходили по всей поляне, деловито собирая оружие. Оружие… Как бы автомат не нашли, ухари!
– Я сейчас! — быстро свернув с поляны, Михаил громко позвал: — Сашка! Эй, Сашка!
От ближайшего костра дружелюбно поинтересовались:
– Кого ищешь, мил человеце?
– Да дружков… Вы, кстати, их тут не видели? Да, тут и вермахтовцы должны тусоваться… с ними Веселый Ганс — может, про него слыхали? Нет? Не видали?
– Не сыщешь ты посейчас своих, друже. Утром ужо. Инда сейчас садись с нами. Поснидай ушицы. Ушица знатная.
– Ушицы, говорите? — Миша вот только сейчас ощутил вдруг жуткий, прямо-таки волчий голод. Ну, еще бы… что он сегодня ел-то? Не ел — так, закусывал.
– А и не откажусь! Ложка у вас, чай, отыщется?
– Сыщется, мил человек. Свою-то что, на поле брани оставил?
– Там…
– Садись, садись, друже. Кольчужку-от снимай, меч… на тебе ложку.
Ну и ложку дали — деревянную! А ушица ничего — и впрямь знатная, жаль только, что без картошки, да и соли маловато. Зато жирная, из рыбьих голов! Ух, завтра поутру не уха — холодец будет.
К такой-то ушице да еще бы водочки!
– Тебя как зовут-то, мил человек?
– Михаил, Миша…
– Откель будешь?
– Питерский…
– Откель, откель?
– Да что ты, Парфен, пристал к человеку? Лучше бы бражкой угостил.
– И то дело… — Парфен — любопытствующий бородатый мужик в синей длинной поддеве — взял из травы плетеную флягу. — Не побрезгуй, Мисаил, с нами… Извиняй, не рейнское — то давно уж выкушали. Ну, за победу!
– За победу! — улыбнувшись, Миша хлебнул ароматной бражки… Потом еще одна фляжка явилась. И еще… а потом уж и целый жбан. Запасливые оказались дружинники. А, может, то трофеи были?
Заночевал Михаил тут же, в шалаше, у костра. Просто вырубился и не слышал уже больше ни песен, ни радостного смеха, ни коростелиных глухих трелей. Спал крепко, без сновидений, а утром проснулся от резкого звука трубы.
Глава 4
Лето. Ижорская земля
Раба
Если сам факт наличия рабовладения в Древнерусском государстве не вызывает сомнений ни у кого из историков, то вопрос о степени распространения рабства породил разнообразные мнения и споры.
Социально-экономические отношения и классовая борьба на Руси IX–XII вв.
Хорошие были ладьи, красивые. И слажены этак хватко, с умом — ну, в точности, как средневековые. Мощные весла, борта-насады, вздыбленные лошадьми носы, мачты с полотняными парусами. Ветер, правда, не был попутным — на веслах и шли.
Михаил и сам не знал, зачем он сел в ладью вместе со всеми? Сбыслав позвал? Ну разве что… Миша все ж таки чувствовал симпатию к этому веселому кудрявому парню, хоть тот и не отвечал на многие его вопросы — отшучивался, молол всякую чушь или вообще молчал. Почему так? Не хотел? Или не знал ответов?
У Михаила почему-то возникло такое чувство, что сам, один, он из этих диких мест ни за что не выберется. Да уж… «Дикие места»… Это под Питером-то! Предчувствие чего-то невероятного, невероятно нехорошего, уже не раз и не два терзало его душу, но молодой человек все эти мысли гнал — не может такого быть! Потому что не может быть никогда. Ну, рано или поздно, кончится вот этот вот путь, вот сейчас, за излучиной, покажется Кировск, пристань с облупленными суденышками, мост, танки на берегу, у диорамы. Чего-то не видать ни того, ни другого, ни третьего… Рано еще? Выплыли-то не сразу с утра, к обеду ближе, как сказал Парфен — «в седьмом часу дня», что в переводе с древнерусского — полдень. И плыли уже… А черт его знает, сколько плыли? Может, часа четыре уже, а может, и больше.
Миша сидел на носу, вместе с остальными воинами, так же попивал из пущенной на круг фляжки трофейное винишко, очень даже, кстати, неплохое. Все вокруг были без кольчуг, в длинных разноцветных рубахах — тоже, естественно, древнерусского стиля — с обильною вышивкою по вороту, рукавам и подолу. Вышивка эта имела по большей части сакральное, доставшееся еще с древних языческих времен значение, впрочем, и для пущей красоты тоже ничего себе — годилась. Разные были на воях рубахи — у того, кто на веслах, поскромнее, посконные, а у Сбыслава, к примеру, или еще у некоторых — шелковые — голубые, желтые, малиновые.
Князя Михаил с утра не видал — тот на передней ладье плыл, вместе с Гаврилой Олексичем — орясиной здоровенной — и Мишей-Новгородцем, молодым боярином древнего и знатного рода. Что и сказать — новгородский боярин и не мог быть незнатным, боярином нельзя было стать, им можно было только родиться. Каста! Хотя у иных, вот, хотя бы у того же посадника Якуна, как хвастал Сбыслав, землицы побольше, чем у иного боярина, а все равно — не боярин Якун и не будет им никогда! Так, «человек житий»… Ну, это Михаил и без Сбыслава знал — историк все-таки, хотя, конечно, многое уже и забыл, в торгово-закупочной фирме-то совсем иные знания требовались.
Сбыслав… Сбыслав Якунович. Ну и парень! Ну никак не может на нормальную речь перейти — все «цокает», слова тянет. Хотя тут все такие… Так вошли в роль, что и не выйти… Или… Или — сложнее все? Невероятней? Страшнее?
