— Слава Богу! — Кэти выронила револьвер. — Слава Богу, это ты! — прошептала она, опуская голову. Волна густых волос упала с шеи, обнажая нежную кожу, под которой билась жилка.
Базо был одет лишь в юбку из хвостов виверр, лоб охватывала полоска из шкурки крота — ни головного убора из перьев, ни кисточек коровьих хвостов. Левая рука сжимала ассегай, в правой он держал дубинку, словно средневековый рыцарь булаву. Ручка дубинки, длиной в три фута, сделанная из отшлифованного рога носорога, заканчивалась головкой из тяжелой древесины свинцового дерева, утыканной самодельными гвоздями.
Базо замахнулся дубинкой, вложив в удар всю свою силу и целясь в жилку на бледной шее.
В палатку вошли двое воинов — тоже с повязками из шкурки крота на голове. В их глазах все еще горело безумие битвы, они посмотрели на распростертое на полу тело.
— Дух женщины нужно выпустить на волю! — сказал один из воинов, перехватывая древко копья для режущего удара.
— Выпусти его! — согласился Базо.
Воин наклонился, привычно орудуя наконечником ассегая.
— Внутри ребенок. Смотри, он шевелится!
— Убей его! — Базо повернулся и широким шагом вышел из палатки. — Найдите мальчишку! — приказал он ожидавшим снаружи воинам. — Найдите белого щенка!
Машинист был перепуган до смерти: во время минутной остановки возле фактории на запасных путях в Пламтри он увидел лежащие во дворе трупы владельца лавки и его семьи.
Под дулом винтовки Ральф Баллантайн заставил машиниста вести паровоз все дальше на север, в глубь Матабелеленда.
Из Кимберли шли на всех парах. Ральф сменял кочегара, бросая в топку лопаты угля. Он разделся до пояса, вспотел от жары; ладони покрылись мозолями, которые тут же полопались; лицо и плечи почернели от угольной пыли, как у трубочиста.
До конечной станции они добрались почти на два часа быстрее ранее установленного рекорда. Как только паровоз завернул за холм и показалась железная крыша телеграфной будки, Ральф отшвырнул лопату и влез на подножку будки машиниста, чтобы лучше видеть.
Сердце радостно подпрыгнуло — возле хижины и между палатками что-то двигалось!
Но надежды рухнули так же мгновенно, как появились: Ральф узнал похожих на собак зверюг.
Поглощенные дележкой вытащенной из палаток добычи, гиены не обратили внимания на человека и разбежались только тогда, когда Ральф начал стрелять. Он убил с полдюжины мерзких тварей, опустошив магазин винтовки.
Ральф торопливо осмотрел хижину, затем каждую палатку по очереди и вернулся к паровозу. Ни машинист, ни кочегар не выходили из будки.
— Мистер Баллантайн, эти кровожадные дикари того и гляди вернутся…
— Ждите! — рявкнул Ральф, карабкаясь на платформу для перевозки скота, прицепленную за вагоном с углем.
Открытая дверца с грохотом упала на землю, превратившись в сходни, по которым Ральф вывел четырех лошадей — одна была уже оседлана. Он затянул подпругу и вскочил в седло, не выпуская из рук винтовки.
— Я ждать не собираюсь! — закричал машинист. — Видит Бог, эти черномазые просто звери!
— Если моя семья здесь, их нужно отсюда вывезти. Подожди часок! — попросил Ральф.
— Ни минуты я ждать не буду! — покачал головой машинист. — Я поехал!
— Да провались ты к чертям собачьим! — Ральф пустил коня галопом, ведя за собой запасных лошадей.
Поднимаясь по склону холма к лагерю, он снова подумал, что, возможно, следовало послушать совета Аарона Фагана и взять с собой из Кимберли десяток всадников. Однако на поиск надежных людей пришлось бы потратить несколько часов, а столько он бы не вытерпел. В одиночку он уложился в полчаса: прочел телеграмму из Тати, схватил «винчестер», наполнил седельные сумки патронами, забрал из конюшни Аарона лучших лошадей и помчался на станцию в Кимберли.
Перед тем как повернуть за холм, он оглянулся: паровоз уже пыхтел, торопясь обратно на юг.
Ральфу невольно пришло в голову, что он единственный оставшийся в живых белый во всем Матабелеленде.
Галопом примчавшись в лагерь, Ральф понял, что здесь уже побывали матабеле: палатка Джонатана упала, разбросанную детскую одежду втоптали в пыль.
— Кэти! — закричал Ральф, спрыгнув с лошади. — Джон-Джон! Где вы?
Под ногами захрустела бумага: папку Кэти бросили на землю, и рисунки, которыми она так гордилась были изорваны и смяты. Подняв один листок, Ральф увидел прелестное соцветие колбасного дерева. Он попытался разгладить измятую бумагу, потом осознал тщетность усилий.
Подбежав к палатке Кэти, Ральф отдернул полог.
Кэти лежала на спине — рядом со своим нерожденным младенцем: она обещала Ральфу дочку и выполнила обещание.
Он упал на колени возле жены, попытался приподнять голову, но тело застыло, словно превратившись в мраморную статую. На затылке он заметил округлую вмятину.
Ральф попятился прочь и выскочил из палатки.
— Джонатан! — завопил он во все горло. — Джон-Джон! Где ты? — Ральф бегал по лагерю как сумасшедший, не переставая кричать: — Джонатан! Отзовись, Джонатан!
Не найдя в лагере ни души, Ральф, спотыкаясь, пошел вверх по заросшему лесом склону.
— Джонатан! Это папа! Где ты, малыш?
Ральф останавливался, палил из ружья в воздух, прислушиваясь к отдающимся от холмов отзвукам эха. Наконец он выбился из сил, перестал кричать и, тяжело дыша, привалился к стволу дерева.
— Джонатан, — прохрипел Ральф. — Где ты, маленький мой?
Он повернулся и пошел вниз по склону, едва передвигая ноги, точно немощный старец.
На окраине лагеря он остановился, близоруко вглядываясь в траву под ногами, потом поднял лежащий на земле предмет. Ральф покрутил находку в руках и стиснул в кулаке с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Это была головная повязка из выделанной шкурки крота.
Не выпуская комочек меха из рук, он побрел в лагерь хоронить мертвецов.
Тихое царапанье в ставни разбудило Робин Сент-Джон, и она приподнялась на локте.
— Кто там?
— Номуса, это я.
— Джуба, моя Маленькая Голубка! Я не ждала тебя сегодня!
Робин встала с постели и открыла ставни: в лунном свете Джуба, ссутулившись, стояла под окном.
— Да ты замерзла! Так и заболеть недолго. Заходи скорее, я принесу одеяло.
Подожди, Номуса! Джуба схватила ее за руку. — Я не могу остаться!
— Ты же только что пришла…
— Никто не должен знать, что я приходила к тебе, пожалуйста, никому не говори об этом!
— Что стряслось? Ты вся дрожишь…
— Номуса, послушай! Я не могла оставить тебя, ты мне и мать, и сестра, и подруга…
