И тут глина под ним поплыла. Тафур взмахнул руками, но доспехи уже тянули назад. Однако лицо его выражало не осознание опасности, не панику или беспокойство, а всего лишь раздражение.
Но он все же упал. Грохнулся и покатился, набирая скорость, хватаясь в отчаянии за камни и траву. Он прокатился по всему склону и бултыхнулся в воду.
Черный Крест исчез. Скрылся под водой. Наверное, в последний миг он еще думал, что поднимется, выйдет на берег и прикончит меня. Сердце отсчитывало мгновения. Я и сам не мог поверить в случившееся — Тафур не поднимался. Рука в перчатке взметнулась над водой, пальцы ухватились за воздух…
Пузырьки всплыли на поверхность. Рука в перчатке задрожала, задергалась. Но тафур не встал. Черный Крест сгинул, утонул, сдох.
Я заставил себя отползти от обрыва и поднять голову. Бой закончился. Рыцари Стефена стояли на коленях с поднятыми руками. Наши собирали оружие. Слышались ликующие крики.
Они веселились, и их радостные, счастливые лица отражали невероятное. Мы победили! Враг разбит. Мы действительно победили!
Со всех сторон ко мне бежали люди. А я не знал, плакать или смеяться. Слезы выкатились из глаз и медленно поползли по щекам. Слезы радости и изнеможения. Все выкрикивали мое имя, словно это я был героем.
Я снял со спины копье и, собрав все оставшиеся силы, швырнул его вверх.
К небесам.
Как ни прислушивалась Эмили, торжествующих криков она так и не уловила. Почему?
Она знала, что где-то там идет сражение, потому что слышала тяжелый галоп покидающей город конницы. Галоп, от которого содрогались стены башни. Это могло означать только одно: Стефен предпринял наступление, и армия Хью ведет, может быть, последний бой.
Ей не хватало храбрости выглянуть в окно. Господь не может допустить, чтобы верх взял такой негодяй, как Стефен. Бейся, Хью, не сдавайся. Но она понимала: шансов на победу нет.
С замиранием сердца ждала Эмили возвещающего победу рева наблюдавших за сражением солдат. Это будет означать, что все кончено, что псы Стефена победили, что Хью больше нет.
Но…
Почему никто не кричит? Почему не радуются солдаты на стенах?
Издалека доносился приглушенный расстоянием лязг металла, тревожащий гул битвы да отдельные крики. Потом все стихло и… Да, кто-то торжествовал, вопли долетали даже до ее тюрьмы. Но кто? И почему молчат солдаты на стене?
В конце концов она не выдержала и поднялась с кровати.
Замок молчал. Неужели… Неужели Хью победил? Возможно ли такое?
Лязгнул запор. Дверь открылась, ударившись о стену, как будто ее пнули ногой.
На пороге стоял Стефен, за его спиной маячили два солдата.
С первого же взгляда на герцога ей все стало ясно. Эмили заставила себя улыбнуться.
— Я не слышу радостных возгласов, мой господин. Уж не случилось ли невероятное? Неужели битва закончилась не в вашу пользу?
— Она закончилась не в нашу пользу, — резко бросил Стефен и схватил ее за руку. — Во дворе уже поставили виселицу, и веревка только ждет, когда сможет обвиться вокруг вашей прелестной шейки. Завтра утром ты умрешь, грязная сучка!
— Вы не имеете права выносить такой приговор! — запротестовала Эмили. — В чем меня обвиняют?
— В подстрекательстве к бунту, в поощрении мятежников, в том, что блудила с еретиком… Я мог бы и продолжить.
Стефен пожал плечами.
— Вы сошли с ума? Забыли о чести? Или продали душу дьяволу? Неужели из-за копья?
Герцог шагнул к ней. Глаза его горели, как у безумца. С губ слетала слюна.
— Это копье, — прошипел он, — для меня дороже, чем ты, твой шут и всякие там понятия о чести и достоинстве.
— Ты никогда не сможешь победить его! — крикнула Эмили. — Никогда! Даже если повесишь меня. Рано или поздно он придет за тобой, и ты его не остановишь, как не остановили твои наемники.
— Ох, ох, какие страстные речи! Как мне страшно, даже коленки трясутся, — рассмеялся Стефен.
— Он придет за мной.
Герцог вздохнул и покачал головой.
— Иногда мне кажется, что вы двое действительно стоите друг друга. Конечно, моя девочка. Конечно, он придет за тобой. Именно на это я и рассчитываю.
Лишь постепенно до нас дошло, что сражение наконец закончилось. Что драться больше не с кем. Что мы победили.
Знакомые и незнакомые обнимались и поздравляли друг друга. В глазах многих блестели слезы радости и печали. И все же радости было больше. Все подходили ко мне. Лангедокцы и Жорж, Одо и отец Лео, Альфонс и Алоис, крестьяне и масоны. Все были счастливы. Потому что победили, потому что остались в живых.
Потом мы все, едва волоча ноги, пошли к стенам замка. Как победители!
Те самые солдаты, которые еще накануне яростно отбивали наши атаки, сейчас стояли молча и угрюмо. Никто не стрелял в нас, никто не спешил обливать нас расплавленной смолой или сбрасывать нам на головы камни. Плененных рыцарей, связанных, безоружных и лишенных доспехов, вытолкнули вперед и заставили встать на колени. И тогда наконец прозвучал первый крик. Не победный крик, но голос одного-единственного человека, к которому присоединились другие и который крепчал и набирал силу.
— Подчинись! Подчинись!
Наконец из-за парапета над воротами появился Стефен в парадном облачении. Некоторое время он стоял, презрительно обозревая наши ряды, как будто еще не веря, что эта разношерстная толпа разгромила его конницу.
— И что теперь? — спросил я у Даниеля.
— Ты должен поговорить с ним. Либо Стефен соглашается на твои условия, либо его рыцарям рубят головы. Второй вариант неприемлем, потому что он обязан защищать их.
— Давай, — подтолкнул меня сзади Одо. — Скажи ублюдку, что зерно он может оставить. А вот эль пусть отдает нам.
Я сжал копье, кто-то уже подвел мне коня.
— Я с тобой, — сказал Даниель.
— И я тоже, — добавил мельник.
Я посмотрел на Стефена. У меня не было ни капли доверия к этому мерзавцу. Все его прежние поступки доказывали, что законы чести для него пустой звук.
— Нет. — Я покачал головой, думая уже о другом посланце. — Приведите Болдуина.
Его привели. На вид он ничем не отличался от простолюдина — неопрятный, неухоженный, в мешковатой серой тунике. Руки его были связаны; щеки и подбородок давно не знали бритвы.
— Сегодня у тебя счастливый день, — сказал я, напяливая ему на голову шляпу с пером. — Если все пройдет удачно, скоро снова будешь носить шелка.
Он мотнул головой, шляпа свалилась.
— Не надо меня наряжать, Стефен и без того признает своего.
