Днем на меня снова наваливались хлопоты. В Тауэр-Вейк было много беженцев, приходилось постоянно за всем следить, учитывать каждую выдаваемую порцию муки, каждый кусок съестного. Волнения в Норфолке продолжались, хотя уже наступила зима. Мы даже не заметили ее прихода, так как она была теплой, сырой, почти не отличимой от осени. Только начало предрождественского поста указывало на смену времен года.
Рыцарь Ральф де Брийар постепенно шел на поправку. Но по-прежнему оставался замкнутым, ни с кем не хотел общаться. Однако я замечала, что его интересует происходящее в графстве и он внимательно прислушивается к разговорам. Порой на его красивом лице появлялось некое смятение. Особенно когда обсуждали, сколько усилий прилагает граф, чтобы прекратились беспорядки, и как все оказывается тщетно.
А вот дедушка Торкиль сдавал прямо на глазах. Не столь и опасная рана у него на голове никак не заживала, да и стар он был очень, слабел. Ко времени поста он вообще впал в беспамятство. Конечно, ему было уже за восемьдесят, и я не знала ни одного человека столь преклонного возраста. Он сражался еще при Гастингсе и был одним из самых почитаемых людей в Дэнло.
И вот старый Торкиль из Ньюторпа тихо скончался туманным утром в середине декабря. Элдра сидела с ним до последнего. Когда же мы стали готовить тело к погребению, она отозвала меня, чтобы поговорить.
Я давно заметила, что ей надо выговориться. Что-то бродило в ее душе, гнездилось, как темный нарыв. Конечно, пережить такое надругательство… Но именно в таком состоянии страждущий более всего нуждается в добром участии и словах утешения.
Мы уединились в моей опочивальне.
— После Торкиля в роду остался только Альрик, — сказала наконец Элдра. — Альрик и я. Но я долгое время считалась бесплодной и очень переживала от этого. И вот теперь поняла, что беременна.
Я радостно сжала ее руки, но моя улыбка погасла, едва я увидела ее взгляд — темный, полный желчи.
— Мне неведомо, кто отец ребенка — Альрик ли, муж мой, или кто-то из негодяев, насиловавших меня.
Я собралась с духом. Сейчас либо я успокою ее, либо она окажется в пучине полной безысходности. И я довольно жестко сказала, что у нее всегда остается надежда, что ребенок — плод ее любви, и она должна любить и оберегать его. Ибо теперь род Торкиля из Ньюторпа не прервется. Не позволила ей возразить ни слова, даже накричала. И похоже, мне все же удалось на нее воздействовать.
— Альрик никогда не должен узнать о твоих сомнениях. Бог дал тебе счастье материнства, вот и прими это, как дар Его. И не разрушай то счастье, какое познала в браке с супругом.
На последних словах мой голос вдруг сорвался. И как-то само собой вышло, что уже не я увещевала Элдру, а она меня. Ведь все-таки мы были подругами.
Похоронить тана Торкиля было решено у церкви Святого Дунстана. И когда мы двигались к церкви — впереди несли гроб с покойником, следом шли в трауре Элдра, я, мои люди и еще отряд вооруженных стражников, — получилось, что у Торкиля внушительный эскорт в его последнем пути. Но оказалось, что кто-то успел упредить саксов о похоронах у Святого Дунстана, и к церкви в фэнах съехалось немало окрестных танов. Прибыл и внук покойного, Альрик (Элдра так и кинулась к нему); был и тучный Бранд, и Хорса, — конечно же, Хорса, ведь уже было известно, что именно он стоял во главе мятежных саксов. Завидев меня, Хорса презрительно скривился, но хоть не выказывал прилюдно непочтения.
Утрэд все время был напряжен. Он же первый почуял опасность. Я видела, как изменилось его лицо, как он припал ухом к земле, потом быстро поднялся.
— Немедленно уезжайте. Скорее!
Норманны, очевидно прослышав о похоронах, напали большим отрядом и сразу с нескольких сторон. Одна за другой из тумана возникали фигуры всадников, доносилось неистовое ржание коней, лязг стали. Мы уже были в лодках, а у церкви, за пеленой тумана, кипел жаркий бой — саксы удерживали нападающих, пытающихся отрезать нам путь к отступлению. А тут как на грех заголосила Эйвота — у нее начались схватки, и только уже в пути я обнаружила, что с нами нет Элдры.
Утрэд вернулся часом позже — живой и невредимый. Он сообщил, что норманны отброшены, а Хорса самолично раскроил топором череп Нортберту де Ласи и теперь ходит в героях. Элдра же не пожелала расстаться с мужем и ушла с ним в лагерь мятежников.
Но тогда меня куда более волновало состояние Эйвоты. Мы еле успели дотащить ее до башни, где она вдруг рухнула на пол, расставила ноги, стала тужиться. Труда тут же вытолкала меня, сказав, что скоро мне самой рожать и не следует пока видеть такое. А вот о Ральфе хлопотавшие подле роженицы женщины совсем забыли. Он ведь был таким тихим и неприметным на своей лежанке в углу, к нему привыкли, как к предмету обстановки. Опомнились только, заметив, что он стоит прямо над ними, бледный и дрожащий. Но было не до него. Ребенок уже выходил, так что бедняга Ральф видел все. Грохнулся тут же в обморок. Пришлось возиться и с ним, и с Эйвотой, и с ее ребенком. Девочкой.
Потом говорили, что родила ее Эйвота на диво легко, смогла сама подняться после родов. И дочка у нее родилась крепенькая и здоровая. Молодая мать сказала, что назовет ее Бэртой. Спасибо, что хоть не Бэртрадой.
На Ральфа перенесенное потрясение подействовало даже благотворно. Он перестал замыкаться в себе, старался быть чем-то полезным. Мы даже порой беседовали по вечерам. Ральф рассказывал, откуда он родом, о том, как попал на службу в Гронвуд. Как лишился службы, он не упоминал, да и я не расспрашивала.
Тем временем настала настоящая зима, со снегопадом, продлившимся несколько дней, ураганным ветром. Во все щели дуло, мы жались к огню, не снимали верхней одежды даже на ночь. Выйти на улицу никто не решался, просиживали все дни в дымном тепле помещения.
В один из таких вечеров Ральф стал играть на лире. Бог весть, кто принес в башню инструмент. Поломанный, он валялся без надобности, пока Ральф не починил его. И как приятно зазвучали струны в унисон потрескиванию дров и завыванию пурги за стенами. Ральф запел. Голос его был удивительно приятен, все заслушались.
Я прошел много земель,
Повидал разных людей,
Но такой, как она, нигде не встречал.
И я припаду к ее ногам,
Положу голову ей на колени,
Отдохну на ее белой груди.
Когда льется кровь и предают друзья,
Я найду отраду и любовь
Подле той, которую никогда не покину.
Я смотрела на Ральфа, не замечая, как переглядываются окружающие. Когда же Ральф перестал петь и поднял голову, меня смутил его полный обожания взгляд.
