Целые дни я проводила в беспрестанной беготне между Тауэр-Вейк и хозяйственными постройками на берегу. Моя беременность не причиняла мне неудобств, двигалась я легко. И когда вернулся с охоты Утрэд, привезя целую связку беличьих шкурок, — мне так хотелось сшить к зиме беличий плащ с большим капюшоном! — мы с ним решили съездить и взглянуть, как идут ремонтные работы на дамбах, защищающие дороги от паводков.
Утрэд помог мне сесть в лодку и оттолкнул ее от берега. Плоскодонка легко заскользила по узким протокам среди островков. Утрэд направлял ее шестом. Я заметила некую грусть в его взгляде.
— В чем дело, солдат?
— Ох, леди Гита, как вспомню, как так же я вез вас некогда из монастыря… Порой я виню себя за то, что забрал вас тогда из обители да еще и направил к эрлу Эдгару… Как же вы теперь будете жить?
Как? А как бы я жила, если бы осталась в обители? Сейчас мне это казалось невероятным. Жизнь в миру была полна тревог и волнений, однако куда более интересна, чем монотонное существование в монастыре, где дни так схожи и их течение замедленно, как течение речушки, по которой мы плыли. Меня же будто подхватил какой-то бурный поток: мятеж, осада, сражения, моя страстная, безудержная любовь к Эдгару, мой позор… И теперь дитя, что ношу в себе.
Я украдкой положила руку на живот. Ребеночек словно почувствовал, ответил мягким толчком. Говорят, что незаконнорожденные дети еще в утробе чувствуют свою нежелательность. Но я желала этого ребенка и буду так любить! Если у меня родится сын, я назову его Эдмундом, в честь святого короля Восточной Англии. А если родится дочь — то назову Отилией, в честь моей подруги по монастырю. Но я никогда не назову ее Бэртрадой. И что за нелепый обычай — давать детям имена в честь правителей края? Я уже знала около полудюжины малюток, которым дали это имя. Вон и Эйвота, забеременевшая примерно в то же время, что и я, хочет так назвать свою дочь. Она по каким-то приметам определила, что дитя под ее сердцем — девочка. Да и мне пророчит то же. Что ж, посмотрим.
— Миледи, мы почти прибыли, а наших людей не видно, — отвлек меня от размышлений Утрэд. Он оглядывался по сторонам. — Ничего не пойму. Вон земля для насыпи, вон инструменты, но где же работники? Э-ге-гей! — громко позвал он.
Мы услышали ответный окрик. Потом затрещал тростник, и первой на насыпь выбралась Эйвота. Живот так и выпирал под пелериной. Ее золотистые волосы завитками выбивались во все стороны из-под шапочки. Она поспешила к лодке, вся в земле, но возбужденная, хорошенькая неимоверно.
— Миледи, пойдемте скорее. Там… Наши люди нашли бесчувственного человека в тростниках.
На насыпи появился Цедрик, еще несколько крестьян, я велела им проводить меня.
— Мы-то поначалу решили, что это труп, — пояснял Цедрик. — Нож торчал прямо из-под ребер. И хороший такой нож, рукоять литой меди. Я хотел было его вынуть, но Эйвота не позволила. Она, видишь ли, заметила, что парень еще дышит. Правда, жизнь в нем еле теплится.
Эйвота правильно сделала, что не разрешила вынуть нож. Люди часто умирают не от того, что в них вогнали железо, а от того, что вынули, — начинается кровотечение, которое уже не унять. И все же, когда я увидела найденного ими, то удивилась, что этот человек еще жив. Сколько он пролежал здесь? Кто посмел на него напасть? Кто он сам? На последний вопрос я, похоже, знала ответ. Как и догадывались мои люди.
— Эмблема на его котте — темная лошадиная голова на светлом фоне — это ведь знак людей эрла Эдгара? — спросил кто-то из присутствующих.
Я кивнула.
— Давайте отнесем его в лодку. Если он жив, я попробую ему помочь. Если умрет — сообщим в Гронвуд-Кастл.
Я прижала руку к шее раненого и ощутила еле заметные толчки.
— Жалость-то какая, миледи, — вздохнула Эйвота. — Такой хорошенький.
Я примостилась на носу лодки, уложив голову незнакомца себе на колени. Этот человек был молод. Лицо не здешнее, не тот тип: темные, почти сросшиеся брови, вьющиеся волосы, резко очерченные скулы, прямой удлиненный нос. Если бы он не был так бледен, я бы сказала, что от природы он имел смуглую кожу южанина. Кто он — нормандец, француз? Об этом я узнаю позже, главное — ему помочь.
У себя в башне я приготовила плотный тампон из чистой ткани, пропитанный смесью гусиного жира и целебных трав. Нож в теле раненого вошел прямо между ребер, но достаточно далеко от сердца и, возможно, не задел жизненно важных органов.
Я сжала рукоять, потянула. Ничего не вышло, только по лицу раненого прошла болезненная судорога. Значит, душа его не так и глубоко ушла в дебри мрака. Но нож засел крепко, и, чтобы достать его, мне пришлось просить Утрэда.
Кровь сразу так и хлынула из раны. Я сильно прижала тампон, велела Эйвоте помогать как можно туже перебинтовать его.
— Он выживет? — всхлипывала саксонка, полная сочувствия к привлекательному незнакомцу.
— Не ведаю. Но кровь не бьет струей, так что шанс есть. Если остановим кровь и он проживет до утра, я приготовлю обеззараживающее средство. Он сильный мужчина, воин. И если на то будет воля Божья, выкарабкается.
Но я говорила это без уверенности. Котта незнакомца была насквозь пропитана сыростью, а значит, напали на него еще вчера. Следов борьбы не видно, оружие осталось при нем, и это говорило о том, что ранили этого человека не для того, чтобы ограбить. Извлеченный из раны нож был дорогим, на сапогах незнакомца имелись шпоры, однако нигде в округе не заметили оседланного коня без хозяина.
Я терялась в догадках. И еще меня смущала эта эмблема людей графа. Наверное, мне надо послать кого-нибудь в Гронвуд, но я так давно избегала общения с домочадцами Эдгара, что не могла решиться на подобный шаг.
Весь день раненый пролежал спокойно, вечером я сменила ему повязки. Состояние раны не внушало мне опасения, края ее постепенно смыкались, но было неизвестно, в каком состоянии внутренние органы. Эйвота не отходила от незнакомца, поддерживала его голову, когда я, разомкнув губы, вливала в них смешанное с укрепляющим отваром подогретое вино.
— Знаете, госпожа, — неожиданно сказала Эйвота, — а ведь я вспомнила, где видела его раньше. Помните нормандских рыцарей, приезжавших в церковь Святого Дунстана и пристававших к вам?
Я всмотрелась в лицо раненого. Нет, я его не припоминала. Из тех наглецов мне помнился только белобрысый рыцарь, оскорблявший меня.
Однако на следующий день в Тауэр-Вейк прибыли мои соседи из Ньюторпа — Альрик с Элдрой, старый дед Торкиль, их челядинцы. И едва я увидела их, сразу поняла: что-то случилось.
— Позволь, Гита, моей семье и слугам пока пожить у тебя, — попросил Альрик.
