— Не думай, что ты чего-то стоишь, щенок. Если ты еще попадешься у меня на пути, я раздавлю тебя не задумываясь. Поверь — теперь я это могу. Любым способом.
На прощанье сдавив мою руку еще крепче, так что его лицо у меня в глазах подернулось рябью и поплыло, он с тихим смешком снова подмигнул и, наконец, отпустил ее. От запястья к плечу дернулась отпущенная арбалетная стрела, руку свела судорога. Но кажется, мне снова удалось ничем нас не выдать. От желания немедленно что-то сделать со своей рукой я тоже удержался. Дизак весело склонил голову, прощаясь со мной. Я ответил легким кивком и, стараясь дышать ровнее, отошел в сторонку. Пусть думает, что хочет — что ему удалось меня напугать… Ха-ха, можно подумать, что это неправда…
— Поль? — услышал я встревоженный голос Готье и, подняв голову, понял, что чуть в него не воткнулся. — Пойдем отсюда скорее…
— В чем дело? Что?.. Вы тоже знаете?..
— И ты знаешь? — Готье, кажется, трясло. — Ты слышал, или тебе сказали?
— О чем?
— О старой Смоленской дороге… — тихо проговорил Готье мне в ухо.
— Что-о? — я огляделся, не слышал ли нас кто. Но кажется, никто не слышал.
— Диана и Рауль, они слышали, как Дизак сказал, что «добежать до Фландрии — пара пустяков — это не в Московию по старой Смоленской дороге», и рассмеялся. Брантом не понял шутки и спросил: «Что, такая старая дорога?..», но ответа, понятно, не получил, а Рауль поспешил увести оттуда Диану, пока по их лицам не стало понятно, что они поняли о чем речь. Хотя, если они и выглядели недовольными, неудивительно, они ведь ему друзьями не приходятся. А вот тебя мы перехватить не успели… Что теперь? Вы с ним деретесь?
Я помотал головой.
— Пока еще нет…
Готье испустил долгий глубокий вздох облегчения.
— Мне померещилось, или вы пожали друг другу руки?
— Не померещилось. Формально мы помирились.
— Ну вы даете… Думал, сперва небо упадет на землю.
— Ему же теперь неинтересно со мной связываться…
— Гм, ну да.
Мы уже вышли из зала. Я приостановился, наконец встряхнул несколько раз от души левой рукой, потом оттянул манжету. На запястье наливались цветом багровые отпечатки.
— Что это? — ошарашено спросил Готье.
— Мы не помирились, — ответил я. — Это был ультиматум: убирайся с дороги и останешься цел.
— Ого, — выдавил Готье и еще больше побледнел. Кажется, других слов у него не осталось.
— Но нас он пока не подозревает.
— Почему ты так уверен?
— Потому что если бы подозревал, не пытался бы напугать. Прикинулся бы, что все как обычно, и просто убил. Че-ерт, — я потряс рукой, ее все еще дергало изнутри.
— Не факт, — тихо сказал Готье. — Возможно, это была проверка. Мало ли, про какую Австралию он сам мог услышать? Или не совсем он сам.
Я мрачно посмотрел на Готье.
— Может быть и так. — Тогда я тоже вел себя не совсем так, как должен бы. Дело должно было кончиться весьма некрасивой дракой. Но при этом, почему-то, не кончилось. Черт, это никуда не годится… Но другого выхода на самом деле не было.
Хотя было бы совсем неплохо сейчас прокатиться по свежему воздуху верхом, мы все втиснулись в ожидавшую нас карету. Все, кроме Рауля, оставшегося пока в Лувре, чтобы последить немного за тем, что будет делать Дизак. Да, конечно, нам было что обсудить всем и сразу, но кто-то должен был остаться. И Рауль тут лучшая кандидатура в силу своих, как выразился, Огюст, шпионских пристрастий. А кроме того — меньшей пристрастности, чем у некоторых из нас. Отец в странном воодушевлении сам захлопнул дверцу, хотя снаружи ее пытался по всем правилам закрыть грум.
Карета качнулась на подвесных ремнях, которыми ей приходилось удовлетворяться в наш безрессорный век, и бодро покатила в ночь, гулко грохоча колесами по мостовой.
— Ну вот и началось… — зловеще проговорил Готье. Выглядел он по-прежнему зеленовато. Почему именно он? Трудно сказать. Себя-то я не видел. От Огюста давно трудно было ждать другого, да и от девушек тоже — поздней-то ночью кто угодно будет выглядеть не лучшим образом. Только отец был, похоже, не мрачнее обычного. А может быть, это только казалось.
— В какой-то степени это не так плохо, — заметил я. — По крайней мере, что касается одного. Это хотя бы не кто-то из друзей. В его добрые намеренья я не верю. Его будет не жалко.
Почему-то мне никто не ответил. Хотя все посмотрели на меня с таким видом, как будто я уже относился к той категории людей, о которых остается говорить либо хорошо, либо ничего. Что ж, чудно. Значит, можно и продолжить.
— Сегодня я получил два предупреждения с одним и тем же содержанием. Возможно, мы знаем обоих.
— Кто это? — нетерпеливо спросил Огюст, подавшись с сиденья, на котором ерзал, пытаясь приноровиться к скачкам по булыжникам.
Я рассказал о нашем разговоре с Жанной.
— Быть не может, — воскликнула Диана. — Ты ошибаешься! Жанна и Дизак… Это ненормально, противоестественно!.. Невозможно.
— Как алхимическая свадьба, — сказал я. И мне ответило молчание. Нет, грохот копыт и колес по мостовой.
Несмотря на поздний час, все были взвинчены до предела. Рауль вернулся с четверть часа назад и мы были рады уже тому, что он вернулся, как бы все же ни маловероятно было обратное. Мы собрались в маленькой гостиной, вооружившись кувшином свежесваренного кофе. Похоже, наших слуг скоро ничто не остановит от обсуждений со всеми подряд нашей эксцентричности, кроме присущей им природной деликатности и инстинкта самосохранения, но сейчас нам было не до них.
— Почему ты так уверен, что сможешь его одолеть? — пораженно спросила Диана.
— Потому что, судя по всему, именно для этого мы и созданы, и только на это и годимся — что-то уничтожать. — Я с отвращением припомнил произошедшее в «Старой виселице». — Раз у нас нет ничего больше, кроме грубой силы, остается делать ставку на нее.
— А кроме того, — негромко прибавила рассудительная Изабелла, — ты считаешь, что Жанна может бояться именно этого — бояться за него, а не за тебя. Ты ведь сам боишься, что это может оказаться именно так.
Уж лучше бы она этого не говорила… Я перевел дух и сосчитал до пяти, в глазах снова немного посветлело.
— Не только, — ответил я упрямо. — Я даже не говорил, что мне обязательно убивать его честно. В конце концов, какая разница — как? Если я застрелю его, мне даже не придется с ним драться.
Готье откровенно недоверчиво хмыкнул, Рауль криво улыбнулся, девушки нахмурились, качая головами, отец тоже с усмешкой покачал головой.
— Ну, говорить-то ты можешь что угодно.
— Почему только говорить? Разве мне есть что терять?
