— Каркатель! — Ласси отдал его сам. Полковник, командир ямбургцев, стоял навытяжку, на карту глядя. — Твой полк с гусарами полка Стоянова и казаками Себрякова от сего селения, — жезл фельдмаршала в карту уткнулся, — Петерскирхой называемого, и далее до Нейшлотского уезда поиск сплошной учиняет и разорение постоянное. В неприятельские границы заходите верст на 60 и более.
— Вам, генерал, — Кейту, тот неохотно встал из-за стола, морщась от раны старой в правой ноге, под Очаковым полученной. Оттого и ходил всегда с тростью, прихрамывая, — надлежит прикрывать Выборг. Атаману Ефремову передадите приказ мой поиски и набеги продолжать. Генералу Киндерману я отпишу сам в Олонец. Там атаман Краснощеков с полком подошел. Дело свое он добро знает. Мы должны лишить противника всякого желания воевать с нами. Надеюсь, вам понятно, господа?
Всего-то два дня отдыхал Веселовский дома. 5-го октября казаки донские пришли в Хийтолу. Вел их Лощилин. Приказ выйти в поиск привез сотник Веселовскому. Взял капитан сорок человек своих и пошел с казаками.
«За неприятельские границы ездили и великий вред причинили: ибо они от деревни Исми, где шведская церковь находится, начали и вокруг Реди, Эрви и далее почти до Петерскирхи, и оттуда паки к Кирбургскому погосту великое множество деревень вовсе разорили и 2-х драгун с несколькими другими людьми в полон взяв привезли»
(«Санкт-Петербургские Ведомости». № 86 за 27 октября 1741 г. С. 687).
Угрюмо взирал Веселовский, как полыхали дома чухонские, как жители спасались в лесу, ревела скотина угоняемая. Тех, кто отстреливался, убивали. Невесел был и Лощилин. Молчал, за казаками посматривая. Епифан Зайцев тож в грабеже не участвовал. В сторонке стоял. Ехали назад рядом, стременами соприкасаясь. Веселовский первым нарушил молчание:
— Что не весел, атаман? Аль не по душе поиск наш?
— Не по душе, капитан, — головы не поворачивая, ответил Данила.
— Что так?. — усмехнулся Веселовский.
— Эх, — казак рукой махнул обреченно, хлестнул коня плетью и, поводья натянув, развернул его морду. Поскакал в хвост обоза.
— А ну, казаки, шибче, шибче. Не тянись, — послышалось.
Уже вечером поздно, отужинав в доме родительском, сотник сам завел разговор:
— Боюсь я, капитан.
— Ты, — изумился Веселовский, — ты — и боишься?
— Да не того, что думаешь, — обхватил рукой бороду густую, — помнишь, в Разсыпной, когда супротив башкирцев стояли, сказывал я тебе про девку одну чухонскую, что полюбил я сильно в младости своей.
— Помню, Данила.
— Крепко засела она во мне. Сколь уж лет прошло, а помню все, как день вчерашний.
— Она с мест здешних была, что ль?
— То-то и оно. Руоколакс деревня их называлась. Я было запамятовал, да атаман собирал сотников, бумагу читал от фельдмаршала. Рек про деревни, что под поиск наш подпадут. Имена чужие и не выговорить, язык сломаешь. А как услыхал я знакомое, так пот аж пробил. Вспомнил зараз. И девку ту, и… как подумаю про набег наш казачий, — голову опустил казак, замотал.
— Погоди-ка, — Веселовский поднялся, приказ взял от полковника Каркателя, лоб наморщил, вчитывался. — Ну-ка, ну-ка… Раутярви, Руоколакс… точно, Руоколакс. Есть такая деревня. И мне она в поиск назначена. Так повезло тебе, сотник. Может, и встретишь суженую свою.
— Эх, сколь времени-то утекло… Да и суженую… кем суженую?
— Богом, Данила, Господом нашим, — серьезен был капитан, — то судьба твоя, путь твой. Господу нашему угодно было, дабы вновь ты здесь оказался. А про набег, про поиск наш не горюй. Ты своих казачков придержишь, а я за драгунами присмотрю. Раз Богу так угодно, то встретишь свою… как звали-то зазнобу? Помнишь?
— Помню, Алексей Иванович, — казак даже распрямился, словами добрыми окрыленный, — Миитта девку звали. Миитта.
— Ну так и найдем твою Миитту. Может, поженишься, наконец, — по плечу похлопал, — не тужись, казак. Пойдем почивать, поздно уже, утро вечера мудренее.
«В минувшую субботу получена ведомость, что на сих же днях посланная в неприятельскую сторону от полка донского войска атамана Серебряка, состоявшая из 250 казаков и калмык, да в 50 человек драгун, партия счастливо и добычей немалой возвратилась. Та партия, в бытность свою в неприятельской стороне, немалый там поиск и разорение причинила. А именно начав от деревни Коргалы до Руколакскирки, и даже до реки Вуоксы с 60 верст, и в правую сторону к Нейшлоцкому уезду, около всех тамо лежащих больших заливов и озер неприятельских более трехсот деревень в конец разорено, и сысканное там сено и хлеб все без остатку сожжено, причем один при Руколакс-кирке в лесу состоявший неприятельский караул 12 человек разбит, тако ж в полон взято 20 человек, а прочие около тамошних мест жители сколько возможно далее на острова, по озерам лежащие, убегали»
(«Санкт-Петербургские Ведомости» за 13 ноября 1741 г. № 91. С. 727).
Майор Кильстрем поставил в строй всех, кто только мог держать оружие. Тринадцатилетние подростки и шестидесятилетние, а то и древние старики составляли войско его. В Руколаксе оставил Кильстрем Пекку Ярвинена, поручив ему защищать близлежащие деревни и хутора, а сам подался в Петерскирку, куда уже были набеги русские. Там, в полумиле, его собственный бустель находился. Отсидеться хотел майор. Добро свое защитить.
Было у Пекки человек сорок. Из них дриблингов малолетних половина, а половина стариков с ружьями древними. Много ль навоюешь. Старики-то — охотники знатные, стрелять метко умеют. Только что с того? У Врангеля корпус был целый, пушки, кавалерия, а вона вышло как.
Пекка отрядил стариков караул в лесу поставить, а сам с малолетним ополчением близ кирхи разместился. Совсем дряхлый пастор Якоб Ланг, что крестил еще Пекку, да и многих из тех, кто собрался сейчас воевать, смотрел на них с сожалением великим:
— Попробуй, Пекка, сохранить жизни этим детям. Наша Финляндия сколь бедствий вынесла в прошлую войну, нечто опять все сызнова. Думай, Пекка, думай.
Думал Пекка, да только все случилось само. Старики, в лесу караул державшие, бой приняли неравный. Хоть и метко стрелять могли, одного казака убили, а троих ранили, однако обошли их калмыки спешенные, порубили — перерезали всех.
Рассыпались казаки с калмыками по хуторам ближайшим, грабить начали. Правда, жителей не трогали, убегать дозволяли. Лощилин крепко сказал накануне поиска:
— Обывателя, крестьянина не трогай, а то…, — плетью погрозил. Калмыцкой старшине то ж повторил отдельно:
— Добыча будет. А людишек не трожь, окромя тех, кто стрелять будет.
