— Значит, у осла человеческое имя, а тебя зовут как скотину.
В толпе засмеялись, — при любой стычке толпа всегда на стороне того, кто остроумнее.
Взбешенный фра Пачифико не нашел ничего лучшего, как обозвать дона Клементе этим же именем, ведь в его представлении оно было самым обидным:
— Ты и есть сущий якобинец! Человек этот — якобинец, братья мои; посмотрите: волосы у него подстрижены под Тита, а из-под халата торчат длинные панталоны. Якобинец! Якобинец! Якобинец!
— Будь по-твоему — я якобинец и горжусь этим!
— Слышите? — завопил брат Пачифико. — Он сам сознается!
— Да знаешь ли ты, что такое якобинец? — ответил ему дон Клементе.
— Это обманщик, санкюлот, сентябрист, цареубийца.
— Во Франции, может быть, так оно и есть, а в Неаполе — слушай и постарайся запомнить — якобинец это тот человек, кто любит родину, хочет добра народу и, следовательно, выступает против предрассудков, которыми его одурманивают; это человек, желающий равенства, то есть одинаковых законов и для великих мира сего, и для малых; требующий свободы для всех — чтобы рыбаки могли на равных правах забрасывать сети во все части залива и не было бы у Портичи, Кьятамоне и Мерджеллины участков, доступных только избранным, пусть даже самому королю, ибо море принадлежит всем, как воздух, которым мы дышим, как солнце, что одинаково светит нам всем. Якобинец — это, наконец, тот человек, кто стремится к братству, то есть относится ко всем людям как к братьям и говорит: «Несправедливо, что одни бездельничают и побираются, а другие работают и устают; это человек, не желающий, чтобы нищий рыбак, каждую ночь расставляющий сети и каждый день их вытягивающий и волей случая раз в десять лет выловивший рыбу ценою в тридцать дукатов…»
Толпе цена, по-видимому, показалась непомерной; раздались смешки.
— Даю за нее тридцать дукатов! — объявил Филомарино. — Так вот, повторяю, якобинец — это тот человек, кто не хочет, чтобы у бедного рыбака, выловившего рыбу ценою в тридцать дукатов, украл бы ее какой-то человек — простите, какой-то монах. Монах не человек; названия «человек» достоин только тот, кто оказывает своим братьям услуги, а не тот, кто обкрадывает их; тот, кто полезен обществу, а не тот, кто ему в тягость; тот, кто трудится и честно получает заработок, чтобы кормить жену и детей, а не тот, кто отвлекает женщину от дела и развращает детей, приучая их к лености и безделью. Вот, монах, что такое якобинец, а если так — то я и есть якобинец!
— Слышите, что он говорит? — вскричал монах в бешенстве. — Он поносит Церковь, поносит веру, поносит святого Франциска! Он атеист!
— Что значит «атеист»? — спросили несколько человек.
— Это человек, который не признает Бога, не верит в Мадонну, в Христа и в чудеса святого Януария, — пояснил фра Пачифико.
Дон Клементе Филомарино заметил, что при каждом из этих обвинений глаза у всех разгорались и блестели все жарче. Стало ясно, что, если стычка между ним и монахом продолжится, судить их будет невежественная и фанатичная толпа и она будет не на его стороне. При последних словах фра Пачифико у нескольких мужчин вырвались злобные выкрики; они стали грозить ему кулаками и повторять вслед за монахом:
— Он якобинец! Он безбожник! Он не верит в чудеса святого Януария!
— Вдобавок, — продолжал монах, оставивший этот довод напоследок, — он сторонник французов.
Это обвинение побудило мужчин взяться за камни.
— А вы… вы ослы и всегда будете таскать тяжести, так вам и надо! — бросил им дон Клементе.
И он затворил окно.
Но едва успел он прикрыть его, как кто-то закричал:
— Долой французов! Смерть французам!
И пять-шесть камней полетели в окно, разбили стекла, а один попал дону Клементе в лицо и слегка ранил его.
Не появись молодой человек вновь у окна, толпа, быть может, удовлетворилась бы этой местью и ярость ее улеглась бы; но, взбешенный как нанесенным ему оскорблением, так и болью, он схватил заряженное охотничье ружье, опять подошел к окну; его лицо пламенело гневом и сверкало презрением; указывая на окровавленную щеку, он спросил:
— Кто бросил камень? Кто ранил меня?
— Я бросил, — отозвался человек лет сорока, невысокий, но могучего сложения, одетый в белую куртку и такие же короткие штаны, с соломенной шляпой на голове; он скрестил руки на груди, и от этого движения с куртки его посыпалась мука. — Бросил камень я, Гаэтано Маммоне.
Едва человек в белой куртке произнес эти слова, как дон Клементе Филомарино вскинул ружье и нажал на курок.
Но вспыхнул только запал.
— Чудо! — воскликнул фра Пачифико, уже взвалив мешок с рыбой на осла и предоставляя дону Клементе сражаться с толпой. — Чудо!
И он стал спускаться в сторону Иммаколателлы, продолжая восклицать:
— Чудо! Чудо!
Вслед за ним человек двести стали кричать: «Чудо!» Тем временем, покрывая весь этот хор, голос, уже раздававшийся раньше, повторил:
— Смерть якобинцу! Смерть безбожнику! Смерть стороннику французов!
Тут все голоса, кричащие «Чудо!», подхватили:
— Смерть, смерть! Война была объявлена.
Часть толпы бросилась в ворота, чтобы напасть на дона Клементе изнутри дома, другие приставили к окну лестницу и стали карабкаться по ней.
Дон Клементе снова выстрелил в самую гущу толпы, не целясь; какой-то мужчина упал.
Тем самым неосторожный юноша отказывался от пощады. Ему не оставалось ничего другого, как продать свою жизнь возможно дороже.
Ударом приклада он сбил первого же, чья голова показалась на уровне окна; тот взмахнул руками и навзничь повалился вниз.
Дон Клементе бросил в комнату ружье, приклад которого раскололся от этого страшного удара, и схватил в обе руки пистолеты; как только первые двое из числа нападавших показались наверху, они получили по пуле — один в голову, другой в грудь.
Оба сорвались с лестницы и, бездыханные, упали на мостовую.
Бешеные крики стали еще неистовее; со всех концов набережной сбегался народ на помощь нападающим.
Тут дон Клементе Филомарино услышал, что дверь парадного входа затрещала и тут же раздался шум приближавшихся шагов.
Он бросился к двери и запер ее на ключ.
Но она была слабой преградой для смерти.
Перезарядить пистолеты он не успел, а ружье его было разбито. Но в качестве орудия для драки у него оставался ствол ружья, которым он мог воспользоваться как палицей, и еще — дуэльные шпаги.
Он снял их со стены, положил на стул позади себя, взял в руки ружейный ствол и решил защищаться до последней возможности.
В окне показался новый нападающий; ружье обрушилось на него; если бы удар пришелся по голове — она раскололась бы, но нападающий мгновенно отклонился и тем самым спас голову, а удар пришелся в плечо. Он обеими руками схватил ружье, уцепился обеими руками за его выступающие части, спусковую скобу и курок. Поняв, что предстоит тяжелая борьба, во время которой могут выломать дверь, дон Клементе выпустил ствол из рук, в то время как противник, рассчитывая на сопротивление, лишился точки опоры и рухнул вниз; зато дон Клементе остался без своего самого грозного оружия.
