— Но кто остановит их вовремя? Они отлично знают, что делают!
— Думаю, что остановлю их.
— Как?
— Прокачусь к ним в гости — поговорю, выясню, что происходит, разберусь на месте.
— Значит, мы все-таки намереваемся собрать войска?
— Нет, не намереваемся. Я выеду с очень небольшим отрядом, этого хватит, чтобы разобраться.
— Но так же нельзя!
— Почему это?
— Ты просто напрашиваешься на предательство!
— Если они совершат его, им же хуже.
— Это каким же образом?!
— С какой стороны ни глянь… о них затем не вспомнят ничего хорошего!
— Если они победят — совсем неизвестно! А повсюду снова воцарится хаос!
— А ты этого боишься, Кей?
— А ты — разве нет?
— Нет. Какая разница богам, что тут у нас происходит? Если они этого хотели, если это было предначертано — я здесь. Если они хотят порядка и процветания — почему не позаботятся об этом сами? Но нет, всегда происходит что-то, что нам только мешает.
Кей, грузно опершись обеими ладонями о край стола и свирепо хмурясь, посмотрел на меня исподлобья.
— Это пустые разговоры! И ты об этом знаешь.
— Знаю. Я сам — пустой как эльфийский холм. И сосуд, ожидающий вдохновения. Если корнуэльцы чего-то желают, пусть встретятся с этим, и пусть боятся своих желаний. Я думаю, что смогу с ними разобраться.
— В одиночку.
— Ага.
— А тебе не кажется, что в некотором роде они на это рассчитывают? Им же известна твоя склонность вести себя странно.
— И проигрывать с наименьшими потерями.
— Ты сказал — проигрывать?!
— Я имел в виду — выигрывать. Оговорился.
— Знаешь, Артур, если бы ты не всегда был таким, я бы спросил, что с тобой творится. Но иногда я просто думаю, что ты слишком много имел дела с силами, которые нам непонятны, и потому разговаривать с тобой — то же самое, что говорить с кем угодно, но только не с человеком…
— А вот тут ты совершенно прав.
— С ветром, с морем — я не знаю, есть ли у них разум… Может быть и есть, только нам никогда его не понять. Именно поэтому, — он сделал паузу, потом махнул рукой, — кажется, что ты не можешь быть здесь долго. Это просто не твой мир.
— Спасибо, Кей. Так и есть. Vita brevis. И все мы в этом мире только гости.
— Некоторые — больше прочих!
— И это правда… Вот только ты не прав кое в чем. Просто ты этого не знаешь.
— В чем же?
— Многое из того, что тебе кажется странным — совершенно обычно и объяснимо. И на самом деле, все это человек может себе позволить. Самый обычный человек.
— Ненадолго.
— На сколько понадобится. Дело привычки. Или необходимости, или представления о том, как будет лучше. Или знания о том, что у тебя есть козырь в рукаве, или чужого незнания о том, что его у тебя нет. Но на самом деле ты отлично знаешь, что делаешь, хотя со стороны так не кажется. — Только не можешь этого объяснить при всем желании. Если бы конечно, последнее возникло.
Кей помолчал, потом озадаченно моргнул и потряс головой, будто отгонял наваждение.
— Странно…
— В чем дело?
— Я вдруг сообразил, что ты на самом деле моложе меня. Давно об этом не думал… — Всего-то на тройку тысяч лет. — И правда привык, что ты как будто слишком хорошо знаешь, что делаешь, но ведь это может быть совсем не так. Только азарт и удача, но в этом нет ничего нечеловеческого. Кроме того, что это по-настоящему опасно.
«На самом деле нет», — подумал я. Все могло бы быть еще проще и безопаснее, если бы мы использовали все, что могли. Но это то же самое, что приручать птиц — потом их уже нельзя выпустить на волю без того, чтобы они погибли.
— Иногда все бывает еще проще, чем кажется. Настолько просто, что знай ты, частью чего это является, это было бы невыразимо смешно и безответственно! И только ничтожной частью того, что может быть сделано. Иногда так трудно понять — почему бы не сделать больше, если это возможно? Почему не перевернуть все на свете с ног на голову, не разнести, не уничтожить — раз можешь? Кажется, что делаешь очень мало, и терзаешься из-за этого угрызениями совести. Но если сделаешь большее, что-то очень важное потеряет смысл. Весь окружающий мир станет бессмыслицей. И уже не будешь знать, зачем ты это сделал.
— О чем ты? — вопросил вконец опешивший Кей на эту внезапную тираду.
— Прости. Нет, правда. Просто не сдержался.
С самого начала.
* * *
Выезжая из Камелота, я уже знал, что не вернусь. И это меня не печалило. Почти. Не так, как могло бы еще месяц назад. Это ведь так же просто, как закрыть крышку ларца и отодвинуть ларец в сторону. И забыть. Засыпать со временем какими-то новыми вещами, событиями, идеями, воспоминаниями. Которые затем, когда-нибудь, тоже будут забыты. Уйти и отряхнуть прах.
В этом ведь есть что-то абсолютно замечательное — в том, чтобы никогда не возвращаться.
Колдуны пока оставались на месте. Ненадолго. Они догонят нас немного позже. Когда будет пора.
Мы собирались сделать с Корнуоллом то же, что обычно делал Константин со своими лошадьми — дать ему совершить ошибку. И тем вернее он ее совершит, чем дальше, на какое-то время, окажутся колдуны. В том числе, и Моргейза.
Может быть, мы не собирались бросать все в спешке, немедленно, едва увидев призраков, но это не значит, что мы не собирались поставить точку так скоро, как могли это сделать. И так хорошо, как могли.
Пока даже мало кто знал, что я еду в Корнуолл. Все полагали, что мы держим путь в Карлион, наконец-то договориться с архиепископом Дубрицием о торжественной коронации.
Но прежде чем мы покинули Камелот, произошло еще несколько забавных вещей. Всегда все самое веселое случается под самый конец. В самый раз для того, чтобы решить, что и тут было неплохо.
Во-первых, я понял, что Гвенивер наконец начала невольно побаиваться меня, после случая с открытым ларцом, и стала обращать все больше внимания на Мордреда. Он же так походил на меня, только был «более обычным».
Мордреда я большую часть времени прежде сознательно или бессознательно благополучно избегал. Ему тоже бывало не по себе, так что нельзя сказать, что у нас были шансы как следует сблизиться и хорошо узнать друг друга, но теперь, «на закуску», я наконец взялся изучить его получше. И очень скоро умудрился заметить, что почти перестал обращать внимание на наше сходство. Каким бы оно ни было, внешним или внутренним, слишком большую часть нас составляет память, и уж в ней у нас точно не было ничего общего, не говоря о том, что у меня ее было слишком много, и скоро я начал замечать другую проблему — собственно, нам просто не о чем было разговаривать долго. Меня совсем не интересовало всерьез то, что интересовало Мордреда — разве только в очень общих и абстрактных чертах, что само по себе было довольно скучно.
