Грабители, к счастью, не позарились на его табличку, — и вот на следующий день Тюльпан уселся на первой попавшейся улице, которая отличалась от других тем, что здесь ловили заказчиков девицы легкого поведения. И вот на улице, именовавшейся Холборн Стрит, можно было увидеть молодого человека в одной рубашке, с лиловым кровоподтеком на лбу и надписью "Deaf and Dumb" на груди (Тюльпан в душе благословлял капитана Керкофа за эту идею).
Дела у него шли довольно успешно дня три, отчасти потому, что он с надлежащим набожным выражением лица предусмотрительно разместился перед небольшим собором, выстроенным в коринфском стиле. А собор посещало немало старых благочестивых дам.
Пережить полосу неудач — вот что было его первоочередной целью. Он собирался поднабрать деньжат, чтобы несколько дней продержаться и продолжить поиски. Он уже нашел способ стойко перенести все это — так же стойко, как до того ел жареную рыбу, причем у нового способа было то преимущество, что по крайней мере не выворачивало наружу желудок. По улицам здесь дважды в день ходили рослые молодки, по большей части родом из Уэльса, носившие огромные жестяные бидоны молока, продавая по кружке за пенни. Так наш герой теперь кормился молоком. И когда люди видели, как пьет он его из найденной где-то миски, в старухах, направлявшихся в собор, он вызывал ещё большее сочувствие. Девицы легкого поведения тоже не оставляли Фанфана без внимания. Прекрасные глаза, разглядеть которые они подходили поближе, сгорая при этом от зависти, меланхолическая прелесть его нечастой улыбки, вид его миски с молоком и ужас от того, что столь прелестный юноша — несчастный инвалид — все это трогало женское сердце. Особенно одной, хорошо сложенной златовласой красотки лет тридцати, которая на улице появлялась только изредка, поскольку пользовалась большой популярностью у господ — любителей подобного сорта. Ну так вот, эта блондинка каждый вечер, возвращаясь домой, давала Фанфану-Тюльпану два пенса.
Квин Мелисса — Королева Мелисса, так называли её, поскольку она никогда никого и словом не удостоила, каждый раз к подаренным Фанфану-Тюльпану двум пенсам добавляла призывную улыбку и притом жестами недвусмысленно намекала, что он ей симпатичен. И однажды вечером решила доказать свои симпатии вплотную — собралась забрать его к себе домой. Тюльпан сразу понял, в чем дело — так по-хозяйски взяла она его за руку, как обычно своего клиента. Тут Фанфану вновь не повезло. Произошло нечто невероятное: он знаками дал понять, что не хочет (потому что боялся подцепить какую-нибудь заразу). Но Мелисса потянула его ещё с большей силой, а потом вдруг вышла из себя, но не стала кричать и сыпать проклятиями, а безумно жестикулировала перед носом растерянного Тюльпана. А потом вдруг глухо зарычала, оттолкнула его что было сил и помчалась к двум констеблям, появившимся на улице, все ещё рыча и мстительно тыча пальцем в Тюльпана!
Лишь теперь Тюльпан сообразил, в чем дело! Да, он влип! Королева Мелисса сразу поняла, что Тюльпан вовсе не глухонемой, ибо все её жесты были азбукой глухонемых, а Тюльпан ничего не понял! Да, Королева Мелисса сама была глухонемой, как это не невероятно! А Тюльпан, хотя и читал английские романы, не имел понятия, что в Англии злоупотребляющие милостью граждан ложные инвалиды подлежат водворению за решетку.
Потом последовало нечто неописуемое. Двое верзил кинулись к нему, и Тюльпан, боясь, что в толпе ему могут преградить путь (на улице было полно людей, возвращавшихся с работы) склонив голову, вошел в собор, рассчитывая найти запасной выход.
Сие святое место было, однако, полно народу: служили заупокойную мессу и церковный хор только что громовым "фортиссимо" сопроводил в последний путь Гомера Данцига, чье имя никак не вошло в историю. Ах, что было! Шевалье де Ла Тюльпан ещё долго будет вспоминать о смятении толпы опечаленных родственников, перепуганных, словно куры при виде лисы, о воплях "Скандал! Скандал!", о вое вдовы и ругани братьев дорогого усопшего. За ним гонялись вокруг колонн, крича:
— Держи вора! Лови убийцу! Хватай святотатца!
Потом Тюльпан споткнулся о предательский ковер и налетел на катафалк, который с жутким грохотом рухнул на пол. Вот так и получилось, что Фанфан был наконец схвачен и арестован, хотя и хватался изо всех сил за гроб Гомера Данцига, чья душа, как нам кажется, была уже достаточно далеко на пути в рай, чтобы не видеть этой адской сумятицы и не слышать воплей, нарушивших траурную церемонию.
Вот почему Тюльпан потом повторял, как мы слышали:
— Нет, это чертово местечко я никогда не забуду!
А повторяет он это в тюрьме, где заперт был уже двенадцать часов.
***
В зале суда уже не мог прикинуться глухонемым, раз уж орал как ненормальный, когда его констебли пинками вышибали из храма. Поэтому решил разыгрывать простачка, чтобы никто не мог приписать его непонимание и косноязычие ничему, кроме врожденного слабоумия.
Кое-как Тюльпан понял, что на следующий день его будет судить некий Хидборо — судебный пристав и судья в одном лице, который занимался мелкими проступками.
— Который час? Восемь-девять утра?
В камере света не было, темно, хоть глаз выколи. Тюльпану не спалось, поэтому ему так хотелось угадать, который час. А не спалось ему потому, что в другом углу камеры кто-то непрестанно храпел, стонал и пускал газы, так что неудивительно, что в камере так смердело. Но это хоть позволило ему забыть о своем отчаянии. Ведь храп, хрип и прочее составили настоящий концерт, весьма оригинальный.
Тюльпан задумался, что ему может грозить, хотя всерьез заботило его как раз не это. Он ощущал себя совсем беспомощным в этом огромном, страшно чужом и таком грозном для него городе, где без денег, друзей и покровителей ему суждено было идти от разочарования к разочарованию, от неудачи к полной катастрофе.
Тут в камере появился отблеск света. Кто-то снаружи, с улицы поднимал железный ставень, на нижнем краю которого был глазок. Назвать это светом было бы преувеличением, просто тьма сменилась полутьмой, но теперь хоть можно было различить замызганные каменные стены, засохшие потеки на полу, и даже дохлую крысу, которая успела высохнуть, — ясно, что за атмосфера была в этом склепе.
Сзади в углу Тюльпан увидел какую-то громадную, странную, бесформенную кучу — ту самую, что всю ночь музицировала. По-видимому, это было человеческое существо, но слово "куча" подходило больше. Казалось, это была масса без головы, огромная шарообразная кукла из лохмотьев, все, что угодно — но если это в самом деле был человек, то очень мало с человеком схожий. И удивительнее всего, что все это было целиком облеплено грязью, теперь уже совсем засохшей, но именно это объясняло, откуда этот запах, напоминавший вонь застойных каналов Венеции. Короче говоря, жуткий смрад!
