Поэтому Фанфан рассыпался в благодарностях и без особого восторга начал прощаться. Миссис Джонс, остановившись вдруг, молча уставилась на него. Фанфан же продолжал:
— Могу ли я спросить, с чего вдруг судья решил, что я — ваш племянник, когда вы ещё слова не успели сказать?
— Примерно месяц назад, — ответила она, — я тоже оказалась в камере с одним бродягой, который мне понравился. Не так, как ты, но все же… И я сказала Стоунвелу, что это мой племянник.
— А вы со Стоунвелом на дружеской ноге, да?
— Разумеется! Ведь я ему поставляю уголь, вот и сейчас он заказал на ту неделю! И к этому довольно загадочному объяснению она добавила:
— Куда теперь?
— Простите?
— Ты ведь со мной собрался распрощаться. Вот я и спрашиваю: куда теперь? Ведь на тебе ничего нет и голоден ты как вол!
— Как волк!
— Вот видишь! И к тому же ты француз — здесь, в Англии. Нет, я не знаю, почему! Тихо! Никаких объяснений! Я предлагаю тебе ночлег и стул…нет, стол! И работу! А ты меня за
— 448 — это научишь снова верно говорить по-французски, all right?[35]
— All right, — радостно ответил Фанфан, счастливый тем, какой оборот принимает дело.
— А вы меня научите как следует говорить по-английски, — добавив это, был так тронут, что снова поцеловал ей руку.
— Ах, точно как мой старина Филипп! — растроганно вздохнула она.
Но это имя помянула уже в третий раз!
— Кстати, ты на него даже чуть похож, — она вдруг заново оглядела Фанфана и опять вздохнула. — Ах, как он меня обожал!
— Обожал! — поправил Фанфан. — Но кто это — Филипп?
— Филипп Орлеанский! Он был регентом Франции после Людовика XIV. Ах, как мы с ним веселились! А наши ужины в Пале-Ройяль! Тогда мне было двадцать и знаешь, какой у меня был номер? Я совсем нагая изображала начинку в огромном пироге на столе — а стол тот появлялся вдруг посреди паркета в зале!
При этих воспоминаниях она так гулко расхохоталась, что прохожие оглянулись от испуга и даже лошади шарахнулись. Сама растроганная этой неожиданной историей, вспомнив свои лихие юные годы, она заметила Фанфану:
— Nephew![36] Но ты не думай, чести твоей ничто не угрожает. Мне уже семьдесят!
— Для меня это была бы великая честь! — ответил на это Невью-"племянник"-Тюльпан, на душе которого полегчало, поскольку все-таки он опасался обратного.
Вот так в жизнь Тюльпана вошла Аврора Джонс, когда-то Аврора Пикар, рожденная в Бельвиле во времена Людовика XIV. Они прожили вместе четыре месяца в квартале Чик Лейн, — самой грязной и мрачной части Лондона.
***
Аврора Джонс так и пышела силой и радостью, но могла быть и убийственно грозной — и на словах (некоторые её громоподобные реплики обошли все лондонское дно, где она правила как королева) и на деле: немало тех, кто посмел ей противостоять, навсегда остались лежать на мостовой! Ее сила, жизнерадостность и темперамент никогда не иссякали, подпитываемые непересыхающим потоком джина.
В Лондон она прибыла пятьдесят лет назад как любовница дипломата Филиппа Орлеанского, но дипломату она дала отставку ради некоего молодого лорда, который, как она говорила, научил её пить" по-научному". С учителем она так быстро сравнялась, что тому нелегко стало её превзойти — и это стоило ему жизни. Но умер он не с перепою, как в один прекрасный день узнал "племянник", а от того, что перепутал, на каком этаже своего дома находится. Этажи оказались высокими, а ошибка — роковой.
Потом она встретила мистера Джонса, оставившего ей свою фамилию. Мистер Джонс обладал всеми достоинствами: был управляющим судоходной компании, достаточно богат, к тому же хорош собой, с бородкой (редкость в Англии в то время) в подражание Франциску I, — и притом безумно влюблен в Аврору.
Фанфан был потрясен, когда однажды Аврора — которую Фанфан величал тетушкой — сообщила ему, сколько раз мистер Джонс умел удовлетворить её за ночь — и не только за ночь!
У этого идеального мужчины был только один недостаток: он был абсолютным трезвенником! И постепенно Аврора стала сыта по горло тем, что в своем изысканно-шикарном доме портвейн ей приходилось пить тайком. И она начала захаживать в таверны — хоть это было и не принято в приличном обществе, но ей было все равно — особенно после того, как пропустит два джина в кружке пива (вот он, рецепт молодого лорда, спутавшего этажи).
— И представь себе, Невью, — говорила она Фанфану в декабре (через два месяца после их знакомства), когда они как-то вечером возвращались домой болотистым берегом Темзы (эту деталь мы объясним позднее), — все это мне однажды наело!
— Надоело, тетушка!
— Очень хорошо, мсье учитель! Так вот: надоело мне все это, я по горло сыта была этими элегантными "иннами", — ну, знаешь,"Олд Джордж Инн", и так далее, и захотелось мне сходить в настоящее заведение — как делали мы с мамочкой ещё в Бельвиле до того, как стал регентом Филипп Орлеанский… и вот однажды я оказалась у деревянных мостков, которые вели в таверну, стоявшую над гладью Темзы. Это была "Проспект оф Уитби". Там все и началось…
— Ты говоришь "Проспект оф Уитби", тетушка?
— Ну?
— Эверетт Покс!
— Ну, он в тюрьме. Ты знаешь Эверетта Покса?
— Он был уже в тюрьме, когда я прибыл в Лондон, у меня было к нему рекомендательное письмо. И все мои проблемы начались от того, что я его не встретил!
Тетушка как-то странно взглянула на своего Невью и Фанфан заметил, что её кровью налитые глаза беспокойно забегали.
— Ты не обязан ничего говорить, — подчеркнула она, — но, в конце концов, мы теперь добрые друзья. Если ты прибыл из Франции тайно и должен был установить контакт с Эвереттом Поксом…
— Да?
— Тогда ты, случайно, не французский тайный агент?
Фанфан негромко рассмеялся.
— Это слишком сильно сказано! Возможно, когда-то я и думал об этом, но то, что ты меня об этом спрашиваешь, доказывает: на что мне намекали, так и есть. Покс, как говорится, состоит на содержании чужой державы!
— По крайней мере я так думаю, — вздохнув, ответила Аврора Джонс. — Но мне совсем не нравится, что ты связался с этими делами, милый Невью!
— Но я же и не начинал! — ответил он, смеясь.
— Мне не хотелось бы видеть тебя на виселице!
Они умолкли, и только потом, когда в ледяной тьме кривыми смрадными закоулками квартала Чик Лейн добрались до подвала полуразрушенного дома, служившего им жильем, где у них было два матраца, два стула, стол, умывальник и два кувшина, и только когда Аврора зажгла масляный светильник, чей понурый желтый огонек озарил её лицо и облупленные стены, — Невью вдруг грустно так сказал: — Тетушка, я прибыл в Лондон совсем не за этим!
