Захар Евграфович вздохнул и закрыл глаза, пытаясь задремать. Но какой тут сон! Грязь на дороге закисла жидким тестом, скрыв все колдобины, и коляску мотало из стороны в сторону, словно утлую лодчонку на крутой волне в непогоду. Кучер ругался вполголоса и время от времени хватался рукой за облучок, чтобы не свалиться на обочину.
Добираться до Успенки пришлось дольше, чем обычно. Ночь застала в дороге и выдалась темной, без единой звездочки на небе, ехать в сплошном мраке стало невозможно, и поэтому решили остановиться и переждать до рассвета. Кучер выпряг усталых лошадей, на скорую руку развел костерок, на котором вскипятили чаю, и Захар Евграфович, устроившись в коляске, крепко уснул, успев еще напоследок подумать: «Может, и прав Агапов; может, и впрямь лукавит Окороков. Столько солдат у него под рукой было, а упустил Цезаря…»
– Да там без нас управились. Подоспели, когда уже одни головешки шаяли. Спалил кто-то Цезаря и людишек его пострелял изрядно. А тех мужиков, которых я по вашему указанью привел, порешили напрочь, порезали, как баранов, – от уха до уха. Но главная закавыка, Захар Евграфыч, в другом. Главная закавыка – не один ушел Цезарь. Ваньку Петлю не нашли и Бориску тоже не нашли – выходит, вся головка у варнаков целой осталась. И Данила исчез. Вы уж, Захар Евграфыч, молчите про наши дела, не говорите Клочихиным, а то Анна с меня с живого не слезет – достукает до смерти. И так уже подступалась: почему с Луканиным моего Данилу не ищете?.. Еле-еле отбрехался.
Подробный рассказ Егорки еще больше насторожил Захара Евграфовича. Окороков, вернувшись из-за Кедрового кряжа, оказывается, о самом главном промолчал. Сообщил только, что поймать Цезаря не удалось – мол, ушел он и все… Да и разговаривал он, как вспомнил сейчас Захар Евграфович, сухо и отстраненно, словно по принуждению.
– А как ты думаешь, кто на Цезаря напасть мог?
Егорка помолчал, посопел, поерзал на лавке и вдруг громко, словно собравшись с духом, выпалил:
– Староверы! Больше некому! Они тихие-тихие, а как обозлятся – спасу нет! Видно, не договорились с Цезарем, как в одной долине им мирно проживать. Вот и расклад – кого-то выпихивать надо.
– Ясно, – сказал Захар Евграфович и поднялся с лавки, прекрасно понимая, что ничего не ясно – наоборот, все еще темнее и непонятней запуталось.
Сидели они с Егоркой на крыльце избы Митрофановны, на ярком солнышке, которое, поднявшись в зенит, светило уже не по-весеннему, а по-летнему – блескуче и жарко. Успенка, облитая этим искрящимся светом, лежала, словно умытая после долгой зимы – веселая и нарядная. Где-то слышались громкие бабьи голоса, в пригонах мычали коровы, требуя, чтобы их выпустили на волю, и даже собаки в этот день лаяли по-особому – не сердито, а добродушно и звонко. В воздухе явственно пахло оттаявшим навозом и сеном.
Захар Евграфович спустился с крыльца, прошелся по ограде, разминая ноги, и хотел уже возвращаться в избу, где ждал обед, приготовленный расторопной Митрофановной, как вдруг увидел, что к калитке идет какой-то человек. Странно идет, неуверенно – сделает несколько шагов, остановится, качнется из стороны в сторону, словно пьяный, и дальше бредет, медленно переставляя ноги. Вот он подошел ближе, и Захар Евграфович, вглядевшись, безмолвно ахнул: по улице, целясь к избе Митрофановны, шел Данила Шайдуров. На лице его, исхудавшем до неузнаваемости, почти полубезумно светились широко раскрытые глаза. Он добрел до калитки, облокотился на нее, тяжело, со всхлипом отдыхиваясь, медленно стащил с себя заплечный мешок с веревочными лямками, обессиленно уронил его под ноги.
– Данила! Ты?! – кинулся к нему Захар Евграфович.
Он поднял на него глаза, долго смотрел, словно не узнавая, и лишь после молчания хрипло отозвался:
– Я, Захар Евграфыч… Вот, добрался… Помоги в избу войти, сил нету…
Захар Евграфович, выскочив за калитку, подхватил его, на помощь подбежал Егорка, но Данила вскинул руку, отпихивая его, сквозь зубы задышливо выговорил:
– А тебя, гнус, убить мало…
– Меня? За что? – опешил Егорка. – Я тебе где дорогу перебежал?
– Веди, Захар Евграфыч, – не отвечая Егорке, снова попросил Данила, – веди, а то упаду… Анна где?
– Я позову, я быстренько, – с готовностью отозвался Егорка и бегом припустил по улице в сторону клочихинского дома.
– Захар Евграфыч, не упускай его, – Данила кивнул вслед Егорке, – от него вся беда, от гаденыша каторжанского…
– Разберемся, давай, давай…
Митрофановна обмерла, когда на пороге появился Данила, но скоро опамятовалась и кинулась его раздевать. Увидев на груди повязку с кровяным пятном, заохала, бросилась искать свою лекарскую кошелку, но Данила остановил ее:
– Митрофановна, не мельтеси, дай я передохну, уснуть хочу…
Он закрыл глаза и задышал спокойней, а скоро и впрямь уснул, закинув голову на подушке и уставив вверх густо отросшую, давно не стриженную бороду. Лежал не шевелясь, даже дыхания не было слышно, словно отошел в иной мир. Захар Евграфович постоял над ним и тихонько, на цыпочках, чтобы не разбудить спящего, вышел из избы.
По переулку, неловко взмахивая руками и оскальзываясь на влажной земле, простоволосая, в одной кофте, бежала Анна. Лицо ее, без единой кровинки, словно было выбелено мелом, и только огромные, широко распахнутые глаза светились глубинным, неистовым светом, какой вспыхивает у людей, когда они, отдаваясь чувству, захлестывающему без остатка, как будто самих себя теряют.
– Подожди, Анна, он только уснул… – попытался придержать на крыльце ее стремительный бег Захар Евграфович, но она, похоже, даже не услышала его, толкнула плечом, отстраняя с дороги, и вбежала, рывком открыв двери, в избу. Захар Евграфович подумал, что донесется сейчас бабий плач и причитания, и хотел уже, чтобы не слышать, уйти куда-нибудь подальше. Но из избы ни единого звука не слышалось. Он осторожно заглянул в настежь распахнутые двери и увидел: Анна, по-прежнему бледная, с застывшим, словно одеревеневшим лицом, на котором горели лишь глаза, стояла на коленях, медленно, размашисто крестилась, сомкнув губы, и смотрела на Данилу, словно на икону.
Захар Евграфович отвернулся и снова выбрался на крыльцо.
Далеко отстав от Анны, по переулку трусил мелкой рысцой Егорка, успевая на ходу лузгать семечки и ловко сплевывать шелуху то в одну, то в другую сторону.
– Прибежала? – спросил он, войдя в ограду. – думал, стопчет меня, галопом поскакала. Я уж думал…
– Ты никуда не отлучайся, – оборвал его Захар Евграфович, – на глазах у меня будь, понадобишься.
– А куда я денусь, – разулыбался Егорка и даже языком прищелкнул, – чай, сегодня на радостях пировать станем. Как же я от выпивки отлучусь! Ого, какие гости! Глянь, Захар Евграфыч, целая депутация!
