Сидевшие за столом их не заметили — один из них, низенький и отчаянно толстый, напоминавший фигурой репку, вскочил, сбросив локтем стакан, и, воздев руку, словно ведущий в бой полки генерал, принялся декламировать, визжа и захлебываясь:
— Его уж нет! Исчез наш кардинал!
Для всех его друзей — ужасная потеря,
Но не для тех, которых угнетал,
Преследовал, тиранил, обижал…
Они теперь избавлены от зверя!
Исчез наш кардинал!
И тот, кто за железную решетку
Других с таким усердием сажал,
Сам наконец в дубовый гроб попал!
Когда кортеж чрез мост переезжал,
Наш медный всадник, верно, во всю глотку
Взглянув на этот гроб, захохотал!
Исчез наш кардинал!
«Под медным всадником он, надо полагать, имеет в виду конную статую великого Генриха на Новом мосту, — подумал д'Артаньян. — Что ж, все правильно: если кардинала и впрямь убили бы в замке Флери, гроб непременно повезли бы через Новый мост… Интересно, кто это? Угнетенный, преследуемый, только что из оков… То-то физиономия жиром заплыла, щеки вот-вот лопнут… Самый что ни на есть несомненный и неподдельный изможденный узник…»
— Кто это? — шепотом спросил он спутника.
— О, это совершеннейшее ничтожество, — ответил тот пренебрежительно. — Писателишка из Парижа, Андре… то ли Буроскью, то ли Бурлескью, самого подлого происхождения субъект, хотя и именует себя то немецким дворянином, то шведским графом, то даже потомком знатного еврея из Толедо, ведущего род прямиком от праотца Авраама… Ничего не поделаешь, любезный Арамис, в наши времена приходится вовлекать даже таких вот мизераблей — простолюдины порой незаменимы, чтобы, собравшись стадом, одобрительным гулом поддерживать те решения, которые вкладывают в их дурацкие головы благородные господа. Кроме шпаг, нынче есть еще и типографский станок — а этот вот парижский прощелыга умеет, что ни говори, складно сочинять вирши, памфлетики и тискать их на станке… Пусть его повеселится, потом отошлем назад на то место, которого он заслуживает… К тому же, скажу вам по совести, у него есть молодая проказливая женушка, а в этом случае подлое происхождение благородных господ отвращать не должно… Подождите минутку.
Он прошел к столу и, склонившись над одним из сидящих, что-то зашептал ему на ухо. Тот, оглянувшись, живо вскочил и подошел к д'Артаньяну, а остальные, увлеченные вином и визгливыми виршами, и внимания не обратили на вошедших.
На сей раз гасконец, несомненно, имел дело с дворянином — совсем молодым, стройным, изящным.
— Вы и есть Арамис? — спросил он отрывисто, как человек, принужденный спешить. — я — граф де Шале, маркиз де Талейран-Перигор, служу ее величеству королеве. Надеюсь, вы простите мне, что не приглашаю вас к столу? Я бы выставил перед вами все вина и яства Зюдердама, но обстоятельства таковы, что вам следует немедленно отправляться во Францию. В городе…
— Рыщут кардинальские ищейки, я уже осведомлен, — сказал д'Артаньян. — Мне они пока что не попались, а жаль, был бы случай обнажить шпагу…
— Забудьте об этом! — прошептал молодой граф. — Интересы дела выше подобных забав… Письма, которые вы повезете, — итог долгих и тягостных переговоров с испанцами… Впрочем, там все сказано.
Он достал из-под колета [34] довольно толстый свиток из доброй полудюжины свернутых в трубку бумаг и сунул д'Артаньяну.
— Возьмите и понадежнее спрячьте под камзол!
— Я должен передать что-нибудь на словах?
— Ну разве что… Пока они там будут расшифровывать письма… Передайте, пожалуй, что все в порядке. Испанцы дают деньги, их войска уже выдвигаются, чтобы согласно уговору занять пограничные города, а испанский король готов всеми имеющимися в его распоряжении средствами поддержать свою сестру, нашу королеву, вплоть до занятия Парижа… Первым делом, как и договаривались, следует покончить с кардиналом, тогда другого можно будет взять голыми руками — насчет де Тревиля все решено… Кардиналу на сей раз пришел конец…
«Э, сударь! — воскликнул про себя д'Артаньян. — Как выражаются у нас в Беарне — не стоит жарить непойманного вепря…»
Вслух он сказал:
— Я передам все в точности, граф.
— Торопитесь, бога ради! Я не хочу, чтобы вас видели эти… — он оглянулся в сторону расшумевшихся гуляк. — В заговор втянулось столько случайного народа, от которого надо будет избавиться по миновании в нем надобности, а пока мне — мне! — приходится сидеть за одним столом с подобными скотами, — кивнул он в сторону толстяка, вдохновенно извергавшего рифмованные поношения кардиналу, коего этот субъект самонадеянно полагал уже покойным. — Не возвращайтесь в гостиницу…
— Да, меня уже предупреждали.
— Отлично. Где-то тут рыщет д'Артаньян. Атос взялся с ним покончить, но это не тот случай, когда нас способно выручить дурацкое благородство Атоса. Бьюсь об заклад, он по всегдашнему своему обыкновению полагает покончить дело дуэлью, — как будто сейчас допустимы обычные правила чести! Нет, не тот случай!
«Ну, после таких слов моя совесть чиста совершенно», — подумал д'Артаньян, пряча письма под камзол и тщательно застегивая пуговицы.
— Вперед, черт возьми! — энергично поторопил его молодой граф. — Письма передайте в руки герцогине… Удачи, Арамис!
Глава девятая О разнице меж каббалистикой и наукой
Д'Артаньян не заставил себя долго упрашивать — он нахлобучил шляпу, кивнул на прощание графу и побыстрее выскочил из комнаты, прежде чем на него успели-таки обратить внимание эти болваны, отчего-то искренне полагавшие, что кардинала Ришелье можно уничтожить посредством дрянненьких, бегущих впереди событий виршей и детских забав с повешенными раками.
Оказавшись на улице, он огляделся. Капуцина в пределах досягаемости взора не наблюдалось. «Черт бы их побрал, опытных шпионов, — подумал д'Артаньян. — Может, они как-нибудь ухитряются, без всякой помощи нечистой силы, следить так, что их самих вовсе не видно? Нет, в конце концов, тут не беарнские леса, где можно затаиться в кустарнике, за деревом, на ветках наконец…»
Он быстрыми шагами направился в сторону конюшен, где дожидался Планше с лошадьми.
Трое выскочили ему навстречу из узенького кривого переулочка так быстро, что д'Артаньян в первый миг принял их за некое подобие чертей, — но тут же спохватился: с каких это пор черти бросаются на христианина, хоть и нерадивого, средь бела дня, пусть и в насквозь еретической стране?
