Аргунов лежал на траве и, чуть прищурив зеленые, с рыжинкой, глаза, смотрел в небо. С востока, со стороны водохранилища, высоко над землей тянулись белесые волокна перистых облаков, таких тонких и безобидных на вид, что солнце без труда пробивалось сквозь них огромным слепящим шаром. Ниже, к горизонту, облака были погуще, уже не отдельные льняные волокна, а серые вьющиеся пряди.
— Надвигается фронт, — досадливо поморщился Аргунов и приподнялся. Отсюда, с невысокого зеленеющего пригорка, открывалась как на ладони скучновато-серая панорама заводского аэродрома: вытянутая, точно холст, взлетно-посадочная полоса, рулежные дорожки, стоянки для самолетов, башенкообразный домик стартового командного пункта, спецмашины слепой посадки с антеннами. На почтительном расстоянии от аэродромного поля раскинулись промышленные сооружения, среди которых особенно выделялся внушительными размерами сборочный цех завода — весь из стекла и бетона, густо обсаженный березами и тополями.
Стоянка была заполнена белыми самолетами с блестевшими на солнце крохотными крылышками и крутыми боками сильно вытянутых фюзеляжей. Было видно, как возле самолетов копошились люди — техники, механики, заправщики.
«Напрасно стараются, — пожалел их Аргунов, — видать по всему, сегодня ни одна машина не поднимется».
Он снял с плеч кожаную куртку, положил ее под голову и снова уставился в небо. Странное это было чувство — видеть небо снизу. Он привык, чтобы оно клубилось вокруг него, то обдавая ласковой синевой, то хмурясь тяжелыми тучами, привык чувствовать его плечом, а тут лежи и смотри, как оно висит где-то высоко-высоко над головой словно не свое, чужое.
Аргунов закрыл глаза, и на мгновение ему почудилось, что он в кабине. Еще минута, еще секунда…
Какому летчику незнакомо то волнующее чувство, которое появляется всякий раз, когда со взрывом включается форсаж и самолет, как подстегнутый конь, срывается с места в карьер! Захватывает дыхание от могучего неукротимого бега, и горячее чувство торжества будоражит душу, заставляет сильней биться сердце и радоваться, что судьба одарила тебя самым великим счастьем — умением летать.
Сегодня не будет этого счастья. Уже целую неделю заводской аэродром сиротствует: не крутятся антенны локаторов, не взлетают и не садятся истребители. Тихо. А из сборочного цеха в ангары летно-испытательной станции поступают все новые и новые самолеты. В ангарах тесно. Стоянка забита. И все из-за какого-то бустера[1]…
Неделю назад в испытательном полете у Андрея Аргунова забарахлило управление. Забарахлило в самый неподходящий момент, когда он выполнял петлю Нестерова. Машина легко шла вертикально вверх, стремительно набирая высоту, и вдруг летчик почувствовал, что руль высоты не подчиняется ему.
«Заклинило…» — обожгла мысль. Выбора не было, и Аргунов что было силы продолжал тянуть на себя ручку управления. О том, чтобы воспользоваться катапультой, он и думать не хотел: это крайняя мера. Надо попытаться спасти машину, иначе подобное может повториться и на другом самолете, если не выяснить причину заклинивания руля.
Быстро падала скорость. Вот она уже достигла той отметки, когда самолет едва управляем. Меньше, меньше. Летчик немного сбавил обороты турбины, чтобы двигатель не захлебнулся от недостатка воздушного напора.
Штурвальная ручка слегка поддалась. Еще же, еще!
Самолет бессильно покачивался с крыла на крыло, теряя устойчивость, и хоть вяло, но повиновался. Вот и спасительный горизонт. Теперь самолет несся к земле на спине, но Аргунов не спешил. Он ждал, когда нарастет скорость, иначе недолго сорваться в штопор. Пора! Он полубочкой вывернул машину из перевернутого положения и удивился: самолет стал снова легок и послушен. Ну и чудеса! Не зря летчики посмеиваются: «ВВС — страна чудес». Хоть снова иди на петлю! Будь на месте Аргунова другой летчик, скажем Струев, он, быть может, так и поступил бы. Не таков Андрей. Коль сверкнула молния — гром обязательно должен грянуть. Возвращаясь из зоны на аэродром, испытатель несколько раз проверил поведение самолета на всех режимах и, готовый к любым каверзам машины, произвел посадку с величайшей предосторожностью.
На земле ждали встревоженные люди. Если уж сам Аргунов, шеф испытателей, старейший и опытнейший из них, прекратил задание, значит, дело серьезное.
— Загадка, — коротко бросил он, выйдя из кабины и направляясь к поджидавшему его автобусу.
За ним потянулись механики и спецы, однако никто с расспросами не совался: знали — Аргунов не станет с бухты-барахты выкладывать свои соображения. Вначале он обмозгует все до мелочей, посоветуется кое с кем, а уж потом в ведомости дефектов появится лаконичная запись: неисправность там-то и там-то…
Обычно на серийных боевых самолетах, опробированных, вполне надежных (не то что на опытных образцах!), заводские испытатели редко находили аварийные дефекты. Выгребали всякий мусор: то какая-нибудь лампочка перегорела, то радио откажет, то прибор какой-либо барахлит. Несерьезные дефекты, но это вовсе не значит, что самолет можно отправлять в строевую часть оптом. Нет, каждая машина, прежде чем попасть в полк, обязательно проходит через руки летчиков-испытателей авиационного завода.
Неискушенным людям работа заводских испытателей может показаться несколько обыденной, да так оно и есть на первый взгляд.
Каждое крыло, склепанное рабочими, прежде чем попасть в сборочный цех, пройдет через недреманное око контролеров и заказчиков, каждый узел, каждый агрегат десятки раз проверен и перепроверен. Затем уже собранный самолет набивают всевозможной аппаратурой, приборами, опутывают электрожгутами и трубопроводами, и наконец, весом в десятки тонн, махина выплывает из ангара на летное поле. Это праздник, хотя и не гремят оркестры. Кто из рабочих останется равнодушным, видя, как уходит в большой полет их машина? Нет, все-таки работа испытателей не совсем обычная, так же как и работа людей, так или иначе принимавших участие в создании этих чудо-машин.
В гардеробной Аргунов снял с себя летные доспехи — высотный костюм, гермошлем — и появился в технической комнате, где его с нетерпением ждали товарищи. Увидев, что он не в летной одежде, они удивились. Его ведь ожидает еще одна машина. Разве он не собирается лететь? Зачем терять время на одевание-раздевание?
Здесь собрались специалисты различных профилей — и самолетчики, и двигателисты, и радисты, и электрики. Даже директор завода Георгий Афанасьевич Копытин пожаловал. Был он молчалив и суров, в своем неизменном черном костюме, на лацкане которого поблескивала Золотая Звезда Героя. Других орденов Копытин никогда не носил, хоть имел их множество.
