Ник соскочил с кровати и подошел к низенькому столику у двери — на нем стояли чайник и коробочка с чайными пакетиками.
— Что-то я не понимаю. Если смысл работы Гутенберга состоял в том, чтобы все экземпляры были одинаковыми, то разве иллюстрации не должны быть повсюду одними и теми же?
Эмили покачала головой.
— Как и многие революционеры, Гутенберг одел свое изобретение в очень старомодные одежды. Люди боятся перемен. Он не продавал ничего нового. Он пытался убедить людей, что изобрел еще один способ делать нечто им давно знакомое. В нашем случае — рукописи. Точно так же и первые автомобили были похожи на коляски.
Ник наполнил чайник водой.
— В Средние века книги не покупали, как теперь. Их делали на заказ. Сначала ты находил нужный тебе текст, а потом писца, который тебе его переписывал. Он писал на листах из восьми или десяти страниц, затем листы отдавали переплетчику, и тот сшивал их и делал обложку. Наконец ты нес книгу к рубрикатору, и он синими или красными чернилами писал рубрики, названия глав. Далее книга передавалась иллюминатору, который добавлял картинки. Простой чай, спасибо.
Ник вытащил два пакетика и положил их в кружки.
— Некоторые первые страницы Библии Гутенберга свидетельствуют о его экспериментах с двуцветной печатью; он добивался того, чтобы можно было печатать как заголовки, так и основной текст. Но очень быстро отказался от этой идеи, вероятно из-за чрезмерной сложности и трудоемкости. Гутенберг не хотел менять способ производства книг — только способ воспроизводства текста.
Ник вспомнил фразу в концовке бестиария «новая форма письма».
— Я должна была понять, что это значит, гораздо раньше. Но ответ на твой вопрос состоит в том, что, хотя тексты Библий Гутенберга практически идентичны, каждый сохранившийся экземпляр по-своему уникален. Иллюстрации и переплет к каждому делали разные руки.
— И принстонский экземпляр был сделан Мастером игральных карт?
— Некоторые иллюстрации в принстонском издании — близкие копии картинок с игральных карт, — поправила она. — Может быть, иллюминатор видел эти игральные карты и скопировал их. А может, они оба имели какой-то другой оригинал для копирования.
— Вот только теперь у нас есть лист бумаги, который соединяет Гутенберга и Мастера игральных карт на странице еще одной книги. — Ник налил кипяток в кружки. — Допустим, это нечто большее, чем совпадение. Видимо, такое же допущение сделала и Джиллиан.
— Согласна. Именно поэтому я хотела взглянуть на иллюстрации в принстонской Библии. Может быть, там существует какая-то система, ключ, который и нашла Джиллиан.
— Ну и тебе повезло?
— Пока нет. В этой таблице только номера страниц. Мне нужно увидеть и текст на них.
Ник уставился на нее.
— Я надеюсь, ты не собираешься украсть еще одну книгу?
Майнц
Я провел его в гостиную, налил вина. Вечер был холодный, но Каспар держался подальше от огня, словно места ожогов, полученных той ночью на мельнице, все еще боялись тепла. Его одежда пахла сыростью и грязью, на щеках, там, где кожа была поцарапана ветвями или кустами, пролегли полосы засохшей крови.
— Арманьякцы вытащили меня из огня, — сказал он мне. — Полумертвого… даже еще хуже. Не знаю почему. Они должны были оставить меня, чтобы я сгорел там. Но взяли меня как пленника. Игрушку.
Я вздрогнул. Драх сидел абсолютно неподвижно, напряженный, как натянутая струна, вот-вот готовая порваться от любого движения.
— Они делали со мной такое, что ты и не поверишь. У тебя не хватит воображения. Их жестокость была бесконечно изобретательна. То, чему они научили меня…
— Если бы я только знал, — быстро проговорил я. — Если бы я знал, что ты жив, я бы весь мир поставил на голову, чтобы спасти тебя.
— Ты бы не знал, где искать.
Я смотрел на него в свете очага. Смотрел на слабое подобие того человека, которого любил когда-то, прежде гордого, а теперь сломленного. В свете лампы правая сторона его лица, иссеченная глубокими шрамами, напоминала одну из его медных дощечек. В пожаре сгорела половина его волос, остальные были выбриты, отчего кожа на черепе стала пятнистой и напоминала шкуру животного. Его глаза, которые прежде лучились разными цветами, теперь оставались неизменно черными.
— И сколько?..
— Месяцы? Годы? — Каспар пожал плечами. — Я не считал. Наконец мне удалось бежать. Я пришел в Штрасбург, но тебя там не нашел. Стал спрашивать. Кто-то сказал, что ты отправился в Майнц. С тех пор я и добирался сюда.
Я неловко наклонился к нему и прикоснулся к его плечу.
— Я рад, что ты пришел. Я молюсь за тебя каждую ночь.
Каспар свернулся на стуле, словно змея.
— Мог не трудиться. Господь бессилен, когда речь идет об арманьякцах.
Жесткость его взгляда поразила меня. Я промолчал.
— А ты процветаешь. — Сказанные хриплым голосом Драха, эти слова казались похожими на обвинение. — Меховой воротник, золотая стежка на рукавах. Уважаемый бюргер в отцовском доме.
— И в таких долгах, каких не могу себе позволить.
— Все гоняешься за своей мечтой совершенства?
— Нашей мечтой.
Каспар сжал, потом разжал кулаки. Пальцы у него были костлявые.
— Я уже много лет как забыл про все мечты.
Я встал — продолжать дальше в таком же тоне было невыносимо.
— Пойдем, я покажу тебе, что мы делаем.
Он поплелся за мной по галерее. Я привел его в печатню, где станки купались в свете серебряных лунных лучей.
— Мы устанавливаем каждую букву отдельно, — пробормотал я. Меня трясло. — Ты не поверишь, насколько близко к истине…
Холодная рука ухватила меня за шею, наклонила, прижала лицо к перепачканной чернилами подложке пресса. Я согнулся пополам, хватая ртом воздух. Каспар держал меня одной рукой, а другой возился с поясом.
— Что ты делаешь? — воскликнул я. — Каспар, ради Христа…
Он душил меня, прижимаясь ко мне сзади. Меня окутал могильный запах сырой земли.
— Ты знаешь, что они делали со мной, пока ты тут играл в свои игры?
— Я думал, ты мертв.
Его руки сдирали с меня одежду, царапали мою кожу.
— Пожалуйста, — взмолился я. — Не так.
— Что тут такое?
В комнате вспыхнул свет, и Каспар в мгновение ока отскочил от меня. Тени, казалось, окутали его, словно плащ. Я выпрямился и оглянулся. В дверях стоял отец Гюнтер с лампой в руке и вглядывался в комнату.
— Иоганн?
Я пробормотал что-то неразборчивое.
— Мне послышался крик.
— Это пресс проскрипел. Я демонстрировал его… моему другу.
