— Но все-таки как вы решились повести нас ночью туда, не проверив сначала свои предположения? Это было рискованно.
— Ну, ничего особенного, — ответил Сергей Сергеевич, но вид у него был такой хитрющий, что я насторожился.
— Постойте... Так вот что за таинственное «испытание аппаратуры» вы там устраивали?! — наконец догадался я. — Она же у вас такая, что позволяет видеть сквозь стены, ни к чему и притрагиваться не надо. Здорово! Сергей Сергеевич, а ведь вам, наверное, полагается какая-то доля найденных сокровищ?
Сергей Сергеевич с интересом посмотрел на меня и спросил:
— А вы действительно думаете, Николаич, будто я стану претендовать на свою долю в пиратском наследстве?
Я смутился, но, к счастью, басовитый отвальный гудок, перекрывший все шумы и голоса, спас от ответа на его ехидный вопрос.
Якоря уже были подняты. Весело прозвенел телеграф в ходовой рубке. Наш «Богатырь» медленно и величаво двинулся в открытый океан.
С катера нам прощально махали и приветствовали певучими, протяжными гудками. Барсак, увидели мы, тоже пытался махать, почти повиснув на бортовом леере. Да, для него удар оказался тяжелым.
— Ну что же, как говаривал старик Гораций: «Плыви по благодатным морям, устремляя свой взор на все, что достойно мудрого и добропорядочного человека...» — с чувством произнес Волошин, когда наступила тишина, нарушаемая лишь приятным шелестом разрезаемой волны за бортом.
Удивительный остров с таким зловещим, но, к счастью, для нас не оправдавшимся названием «Пусть не сбудется!» серым призраком исчезал за пеленой дождя. А мы уплывали навстречу солнцу и ясной погоде, навстречу новым приключениям и открытиям.
Нам действительно довелось в этом плавании повидать много интересного и пережить немало приключений — я еще надеюсь рассказать о них. А пока, немножко забегая вперед,— знаете, что оказалось самым сенсационным и удивительным? Находка клада? Как бы не так!
Теперь остров Абсит то и дело упоминается в научных журналах на всех языках. Только в прошлом году на нем побывало шесть научных экспедиций. И все из-за бескрылых попугаев!
Особенно привлекает ученых загадка их происхождения. Как попали на остров крылатые предки этих попугаев с другого конца Земли? Может, их завез кто-нибудь из пиратов? Но не могли же они за два-три столетия лишиться крыльев и превратиться фактически совсем в новый вид — неужели эволюция может идти такими скоростными темпами? Или... Или же затерянный в океане островок посещался людьми — и притом выходцами из Африки! — уже в далекой древности?
А может, предки загадочных попугаев все-таки прилетели сюда сами через два материка и океана, когда еще имели крылья?
Загадок, как видите, немало. И пожалуй, привезенные нами с Острова сокровищ странные птички (три пары этих забавных попугайчиков отлично прижились в просторной вольере) скоро затмят славой пиратского попугая одноногого Джона Сильвера, хотя, как ни бился неугомонный Сергей Сергеевич, ему так и не удалось научить их кричать:
— Пиастры! Пиастры! Пиастры!..
Алексей ЛЕОНТЬЕВ
В уездном городке
Памяти одной из первых чекисток,
Прасковьи Ивановны ПУТИЛОВОЙ,
посвящается
Монастырь виден издалека. Он стоит на высоком берегу озера. Белые стены башен, позолота куполов, легкие переплеты звонниц...
Паром медленно полз через озеро. Доносился неторопливый колокольный звон.
Саша сидела на корме, полузакрыв глаза, наслаждаясь тишиной и покоем.
Кругом негромко судачили люди: богомольцы, мешочники, окрестные крестьяне. Разговор о Советах, о хлебе, о прежних барах. Тень от борта ушла, солнце припекает, но лень шевельнуться, передвинуться в сторону.
Саша подумала, что в этом году еще ни разу не была за городом.
В Москву ВЧК переехала в марте вместе с Совнаркомом. Весной было не до прогулок. Двенадцатого апреля по новому стилю был день ее рождения — исполнилось восемнадцать. Еще в прошлом году она в этот день ездила с подругами в Царское Село. А этой весной в ночь на двенадцатое апреля все были подняты по тревоге: ВЧК в Москве ликвидировала анархистские банды. В бывшем Доме купеческого общества на Малой Дмитровке, в особняке Грачева на Поварской, на Донской улице анархисты отчаянно сопротивлялись. В тот день погибло двенадцать Сашиных товарищей. И Вася Савенко, милый, скромный художник из Киева, немного ухаживавший за ней.
На похоронах она первый раз увидела Николая. Он был в шинели, страшно худой, обросший. Потом Саша узнала — он только что пробрался в Москву с Украины, оккупированной немцами. Николай знал Савенко по Киеву.
— Мы теряем молодых, — говорил он у могилы.— Сознание таких горьких утрат было бы невыносимо, если бы мы не знали, что с нами идет к людям самая великая истина, истина социализма, и самая прекрасная любовь — ко всем угнетенным и обездоленным. Только это сознание утешает нас в горькой утрате... И мы говорим, нет, мы не знаем большей любви...
С кладбища они возвращались вместе. Начался дождь. Николай шел ссутулившись, засунув руки в карманы обтрепанной шинели. На Саше была новенькая кожанка из реквизированных складов анархистов, но башмаки разваливались вконец, она чувствовала ступнями обкатанные грани булыжников.
А дождь шел все сильнее. Николай, смущаясь, предложил зайти к нему переждать. Саша согласилась. Идти дальше в ее башмаках было просто невозможно, и потом ей почему-то ужасно захотелось посмотреть, как живет этот усталый, немолодой, по ее тогдашним понятиям, человек.
Шесть комнат бывшей квартиры какого-то присяжного поверенного были почти пустыми, если не считать двух колченогих стульев и кухонного стола.
В доме не было ни заварки, ни сахарина, они пили просто крутой кипяток.
Башмаки пришлось снять, чтобы просушить, на левом чулке оказалась огромная дыра. Несмотря на отчаянные протесты Саши, Николай заставил ее снять чулок, ушел с ним в соседнюю комнату и через несколько минут вернул виртуозно заштопанным. Позже Саша убедилась, что он умеет тачать сапоги, шить одежду, переплетать книги. Шесть лет каторги научили всему бывшего студента Киевского политехнического института.
Первый раз Николая арестовали, когда ему было восемнадцать, в девятьсот пятом, — он вел пропаганду среди солдат гарнизона.
Саша, слушая его, быстренько подсчитала в уме: сейчас ему тридцать один. Таких они с подругами считали стариками, да и выглядел Николай старше своих лет, молодила его только улыбка — юношеская, застенчивая...
