…Стучит бубён, звенят струны, тихо и нежно вступает свирель. Голоса людей сплетаются с зазывным воем стаи…
Улыбка мимо воли коснулась губ. Возможно, мне уже никогда не повторить этот путь, но однажды я смог. Я прошёл!
По легенде великий предок даровал своим детям способность прокладывать путь сквозь пространство, чтобы в минуту опасности волк мог возвратиться домой, под сень древних андирских сосен. В детстве я, свято веря в это, множество раз пытался отыскать Тропу, чтобы избежать справедливой расплаты за шалости. И один раз мне это удалось. Кажется, это была разбитая ваза. Так глупо, но я действительно испугался. Отец был строг со мной всю седмицу: я не слушал учителей, пролил чернила на какую‑то ценную книгу, поджёг траву за конюшней. Мне угрожали монастырской школой, если что‑то подобное повторится. И тут эта ваза. Помню, как вжался в угол, понимая, что из столовой мне не сбежать, а за дверью уже слышалась тяжёлая поступь отца… А потом Ула отыскала меня в лесу на склоне Паруни, зарёванного, перепачканного грязью, но невероятно счастливого от того, что мне всё‑таки удалось пройти по Тропе под древнюю песнь шаманов. Когда нэна вернула меня домой, о злополучной вазе и монастырской школе даже не вспомнили…
После нэна сделала для меня путеводитель: отполированный кусочек андирской сосны висел у меня на груди на кожаном шнурке уже лет двадцать, но я так и не решился им воспользоваться. Тропы священны для волков — это не аллея для прогулок…
Но наши шаманы открывают их некоторым из людей. За деньги — для состоятельных путешественников, желающих сэкономить время. Или выполняя долг перед нашей общей родиной: Тропы не раз выручали вестольскую армию во время прошедших войн, обеспечивая внезапное нападение или безопасное отступление.
А помимо Троп была уникальная рецептура целительских и косметических снадобий, неизвестные до того людям свойства некоторых камней и минералов… Да много ещё чего!
В таких обстоятельствах люди должны были осознавать преимущества от союза с метаморфами, и большинство, разумное большинство, ничего не имело против мирного сосуществования. Но, увы, и неразумных хватало.
Для меня это были странные мысли: я редко задумывался о политике, а в последние годы меня вообще мало что интересовало, кроме алмаза. Но эти рассуждения незаметно увлекли, я вспоминал историю и право, отчёты с заседаний Собрания и прочитанные от нечего делать газетные статьи. Думал, кому лучше живётся, метаморфам, осевшим в человеческих городах и посёлках, или тем моим собратьям, что остались в лесах на склонах Ро–Андира. Впервые, наверное, задумался о нашей природе. Кто мы, люди, оборачивающиеся волками, или волки, иногда принимающие людское обличье?
Погрузившись в размышления, я не заметил, как посерело небо за окошками дилижанса и потемнело внутри. Видимо, я даже задремал, не прерывая дум, но бдительности не утратил, и когда справа зашевелилась, а после кинулась на меня тёмная тень, успел отбить руку с блеснувшим в слабом свете клинком. Но сделал это не совсем удачно, и метивший в грудь нож, описав короткую дугу, вонзился мне в бедро. От боли я вскрикнул, а в следующий миг уши заложило от визга толстухи. Орала она так, словно это её режут. Хвала Создателю, воздуха ей хватило ненадолго, и в дилижансе вдруг сделалось до жути тихо.
Произошло всё так быстро и неожиданно, что в эти мгновенья я ничего больше не предпринял, лишь смотрел ошарашено на торчавший из ноги нож, а потом поднял взгляд на застывшего рядом крысеныша. Едва не убивший меня человек счастливо улыбался, а маленькие глазки горели фанатичным огнём.
— Смотри! — ликовал он, указывая пальцем на нож. — Это — серебро! Орудие против тварей тебе подобных!
На вытянутом лице застыло выражение томительного предвкушения: очевидно, от освящённого металла моя плоть вот–вот должна была истлеть, и я рассыпался бы прахом.
— Смотри, — в тон безумцу произнёс я, демонстрируя кулак. — Вот орудие против подобных тебе.
Прямой удар в челюсть отправил агрессивного идиота в обжитый им угол.
Старуха снова завизжала, и в этот раз её крики были услышаны снаружи — дилижанс остановился и обе дверцы практически одновременно распахнулись. С одной стороны внутрь заглянул недовольный незапланированной остановкой кучер, с другой — обеспокоенный шумом Унго. Крысеныш, которого мой кулак должен был надолго утихомирить, вдруг вскочил и бросился в сторону возницы. Сбив человека с ног, он побежал в сторону тянувшегося вдоль дороги высокого забора, с прытью, свойственной больше кошкам, чем крысам, вскарабкался на ограду и исчез.
— Держите его! — запоздало выкрикнула моя юная попутчица.
— Нет нужды, дэйни, — ответил ей мужской голос.
Я обернулся и с удивлением понял, что принадлежит он всю дорогу проспавшему дэю. Для человека, регулярно прикладывавшегося к фляге с бренди, тот выглядел невероятно трезвым и спокойным.
— За забором усадьба Мэвертон, — пояснил он. — Самые вкусные яблоки в Вестолии. И самые злые собаки. Далеко не уйдёт.
— Собаки? Какой ужас! — схватилась за сердце старая корова и заработала пару уничижительных взглядов, от меня и от рыжеволосой соседки.
Нож всё ещё торчал из моей ноги. Пока его не выдернули, крови было немного, но долго так продолжаться не могло. Свыкнувшись с болью, я лихорадочно вспоминал, брал ли в дорогу бинты и какие‑нибудь снадобья.
— Кто бы мог подумать, что он так не любит юристов, — задумчиво пробормотала сидящая напротив девушка.
— Молчали бы вы, вместилище пороков, — огрызнулся я. — И радовались, что не на вас обрушился праведный гнев.
Конечно, она была ни в чем не виновата, и мне тут же стало неловко за эту вызванную болью вспышку раздражения. А девушку мои слова, кажется, не на шутку испугали — верно, представила себя с ножом в… где‑нибудь. Но быстро взяла себя в руки.
— Позвольте взглянуть на вашу рану.
— Что за странные желания для столь юной особы? — отмахнулся я и повернулся к ждавшему то ли объяснений, то ли указаний Унго: — У нас есть…
— Я вам не юная особа! — вспыхнула рыженькая. — Я — целительница!
— Замечательно. У вас есть бинты?
— Есть. Но прежде рану нужно обработать.
— Спиртом? — оживился мой сосед.
— Нет, чистого спирта у меня нет, но есть настойки…
— Подойдёт.
Так ничего и не понявший кучер топтался у открытой дверцы, и я попросил его отойти и не загораживать свет: в вечерних сумерках его было немного.
— Сана, милая, вы же не станете… — округлила глаза старуха.
— Да, Сана, не стоит. Я сам.
Девица обиженно фыркнула, открыла сумку и подала мне несколько салфеток.
— Зажмёте рану.
