Солнце припекало все явственней, и пора было решать, что делать дальше, куда идти. Сейчас, когда Абдулла «узнал» одного из своих противников, легче стало предугадывать дальнейший ход событий.
«Убедившись, что воды в Ата-кую нет, он поведет их к Нарзы-кую», — рассуждал он. В этом колодце вода была, хоть и не очень много.
И Абдулла решил, не теряя времени, двигаться к Нарзы-кую. Если путь диверсантов через Ата-кую к колодцу с водой напоминал огромную тридцатикилометровую дугу, то он напрямик, по чабанской тропе должен выйти к Нарзы-кую часа через три-четыре. «Может, встречу кого по дороге», — подумал Абдулла. Кончились продукты, воды в бутылке оставалось всего два-три глотка. Вышел из укрытия не таясь: вряд ли диверсанты вернутся сюда. Отсутствие воды, страх перед неизбежной смертью от жажды гонят их сейчас вперед. К колодцу. Даже если они не будут дневать, все равно у него преимущество часов в шесть-семь.
Пора было сворачивать с широкой, утрамбованной тысячами овечьих копытец тропы. Нарзы-кую стоял далеко в стороне от нее. Абдулла с тающей надеждой посмотрел вдаль, но темная лента испещренного лунками песка, убегающая за горизонт, была пустынной.
«Не время, — подумал он. — В такую жару кто погонит овец». Слепящее солнце донимало даже сквозь плотную ткань халата, горячий песок чувствовался через подошвы чокоев. И Абдулла, сам того не замечая, приплясывал на месте, не решаясь пока тронуться в путь по крутым барханам, что начинались прямо у тропы. Жажда становилась невыносимой, а до колодца, вокруг которого паслись овцы соседнего колхоза «Кизыл кошун», рукой подать, час пути по нахоженной тропе. Там и людей можно встретить, пойти вместе на диверсантов. А вдруг у колодца никого нет? Да и водят сейчас отары старики и дети — подмога неважная против троих вооруженных до зубов диверсантов.
Отогнав соблазнительные мысли, Абдулла полез на бархан, хватая открытым ртом горячий, обжигающий воздух. Вскоре тропа пропала из виду, кругом расстилались невысокие барханы, густо поросшие мелким саксаульником, приглаженными ветром кустарниками.
Вверх-вниз, вверх-вниз в горячем полусне. Голова опущена — кажется, что слепящие солнечные лучи бьют отовсюду, жгут беспощадно. Пот, выступая, мгновенно высыхает. Язык распух, одеревенел, дышать трудно и больно. Воздух царапает саднящее горло, с клекотом вырывается из легких. Боль отступает перед жаждой — она непереносима. За глоток живительной влаги он отдал бы все. Туманится горячей дымкой сознание.
Ноги слабеют, хочется присесть, лечь в призрачную тень куста. Но тогда уже не подняться, солнце убьет. Жара страшнее самого сильного мороза. В холод спасает движение, под палящими лучами на открытом пространстве выбора нет, жизнь поддерживает только вода. А ее у Абдуллы не было.
Поднявшись на очередную песчаную горку, он с надеждой вглядывался вперед. У колодца Нарзы-кую должна быть примета — высохший ствол саксаула на высоком бархане с привязанной к вершине белой тряпкой. Но приметы не было. Абдулла протирал глаза, но и это не помогало.
Изредка поглядывал на солнце. Оно словно прикипело к зениту, не двигалось. Время тянулось медленно. Порой Абдулла почти терял сознание, но казалось ему, что он просто закрывал на несколько мгновений глаза. Даже не чувствуя себя, он шел, чуть отдыхая на ровных местах, цепляясь за кусты на склонах.
Возник страх — неужели заблудился, оставил примету в стороне? Но он уже не мог вернуться назад, ему не дойти даже до чабанской тропы, не хватит сил… А впереди брезжила еще крохотная надежда, и Абдулла давил отчаяние этой надеждой — должен в конце концов открыться ствол саксаула. Все дело в том, чтобы не упасть, не сломаться, дойти до него…
Абдулла так и не увидел приметы. Летний гармсиль[10] сдул голую вершину бархана и вместе с ней ствол саксаула с развевающейся на ветру тряпкой. Но вышел к колодцу довольно точно, придерживаясь, как когда-то советовал отец, солнечной стороны. Колодец стоял на краю длинного узкого такыра, стиснутого барханными грядами. Оплетенное гибкими прутьями «изголовье» Нарзы-кую едва возвышалось над глинистой почвой. Добравшись до него, Абдулла заглянул в темное нутро. Оттуда пахнуло свежестью, блеснула ровная поверхность воды.
Он дрожащей рукой нащупал веревку, изо всех сил потянул на себя. Плеснулось утопленное в воде ведро. Абдулла вытащил его, поставил на оплетенный край колодца, приник иссохшими, потрескавшимися, покрытыми кровавой коркой губами к воде. Пил нежадно — медленно, мелкими скупыми глотками, но все равно мгновенно вспотел, покрылся приятной освежающей испариной. С каждым глотком в измученное до предела тело вливалась жизнь, заструилась в сосудах кровь, тукнулась в висках. Задохнувшись, Абдулла наконец оторвался от ведра, осторожно огляделся по сторонам.
Вокруг заброшенного колодца царило спокойствие. Солнце стояло довольно высоко над горизонтом. Диверсанты доберутся сюда только поздним вечером, и то если нигде не будут останавливаться. Времени для того, чтобы выполнить задуманное, у Абдуллы было предостаточно.
Он нашел у колодца полную емкую тунчу и уже было собирался вскипятить чаю, но передумал. Сполоснув, отложил ее в сторону. Принялся изучать колодец. Нарзы-кую относился к такырным неглубоким колодцам. До воды от поверхности — метров семь-восемь. Особенно полноводным он был после весенних дождей, когда небесная влага, просачиваясь, наполняла водоносный горизонт. К середине лета воды на дне накапливалось все меньше, водоносный пласт истощался чуть ли не до конца. Сочась, вода буквально каплями стекала по глинистым стенкам. За сутки набиралось ведро-два.
Сейчас воды было довольно много. Накопилось, значит, сюда давно никто не заглядывал. Но обилие влаги не обманывало Абдуллу, он хорошо знал особенности Нарзы-кую.
Передохнув часок, принялся за осуществление задуманного. Бросил ведро в колодец, мотнул веревку, чтобы набралось полнее, потащил на себя. Одной рукой делать это было несподручно, и Абдулла наловчился зажимать выбранную часть веревки коленями, немного передыхая. Затем отнес ведро подальше по такыру, насколько позволяла длина веревки. Поддерживая край искалеченной кистью, веером выплеснул воду. Подождал. Мокрое пятно испарилось буквально в минуту, перед глазами вновь расстилалась сухая ровная поверхность глины.
Абдулла вновь пошел к колодцу, проделал всю операцию с начала до конца. Он совершал настоящее святотатство, страшнейшее из преступлений — выливал в пустыне воду на землю. Застань его за этим занятием кто-либо из знакомых чабанов, то самое меньшее, что предположил бы, — Абдулла сошел с ума.
