Диверсанты расположились на привал в уютном, заросшем высоким саксаульником распадке. Развели небольшой бездымный костерок, уселись вокруг него. Видимо, разогревали консервы, кипятили чай. Блики огня плясали на причудливо изогнутых корявых стволах саксаула. Рюкзаки лежали поодаль. Рядом высилась канистра со свисающими широкими лямками.
Абдулла лежал под кустом на бархане метрах в трехстах и, чуть раздвинув ветки, наблюдал за тремя тенями у костра. Волнами подступала жажда, но он не решался тронуть флягу с последними глотками воды. Она на последний случай, когда не будет иного выхода, когда уже почти конец. О фляге надо забыть.
Сухие, воспаленные глаза Абдуллы невольно тянулись к канистре с водой, выделяя ее из всех предметов. Приникнуть бы к ней и пить, пить не открываясь, пока все тело не переполнится влагой.
Положение его становилось с каждой минутой все отчаяннее. Вода практически кончилась. До ближайшего колодца — Нарзы-кую, где была вода, часов шесть-семь ходу. Причем самым быстрым шагом.
Он спасет свою жизнь, но наверняка потеряет диверсантов. Полсуток ему не наверстать, дальше пойдут тяжелые пески, где они, сильные, здоровые, сразу получат преимущество в ходе перед ним. Да и куда они пойдут, он не знает, — то ли на восток к железнодорожному мосту, то ли затаятся в пустыне, где-нибудь у забытого колодца, чтобы выждать время, а потом заняться своим черным делом.
Абдулла сухо сглотнул. Отчаяние грызло душу. Он шел бы за ними до самой своей смерти, но что из этого толку? Даже если он два раза не промахнется, останется третий — схватку с ними ему не выдержать. Был бы третий патрон. Всего один патрон. Сейчас он отдал бы за него все, что у него есть, полжизни. За один-единственный патрон.
Время шло, а Абдулла не мог ничего придумать. Бешено колотилось сердце, лихорадочно проносились мысли, он уже почти решился стрелять и положиться на судьбу в поединке с третьим. Еще оставался нож и здоровая рука. Может, удастся сойтись вплотную, и там повезет. Хотя понимал — не повезет.
Абдулла проверил нож. Достал второй патрон, положил перед собой. И вздрогнул от неожиданности — мимо глаз молнией метнулась ящерица, догоняя какое-то насекомое. Ящерица отвлекла от приготовлений. Вспомнилось, как они зарываются в песок, скрываясь от преследования. Несколько мгновений, и поверхность чиста. Песок пористый, воздух сквозь него проходит, дышать можно.
А глаза неотрывно смотрели на канистру. Лишить бы воды диверсантов, тогда они у него в руках. Но как?
Неожиданная мысль обожгла мозг. А что, если? Нет, не сумеет. Но ящерица выдерживает.
Колебался Абдулла недолго, но другого выхода не было. Этот, пожалуй, единственный. Отложив берданку, он начал разгребать рассыпчатый песок, поглядывая время от времени на стоянку диверсантов. Только бы успеть, только бы успеть, покуда не снимутся они.
Наконец продолговатая яма была готова. Справа над головой нависала небольшая песчаная глыба. Абдулла боялся на нее дохнуть, чтобы не свалилась раньше намеченного времени.
Присев, он забросал толстым слоем песка ноги. Улегся на живот, здоровой рукой стал сдвигать выброшенный песок на спину, пока не ощутил на себе достаточную тяжесть. Теперь из-под песка торчали только голова, руки и ствол берданки. Абдулла положил шапку под подбородок, осторожно выдвинул берданку, приставил приклад к плечу, прицелился. Мушка легла на канистру. Он повел ее вниз к нижнему обрезу сосуда, чтобы вода вытекла из него полностью.
Подождал немного, унимая сердце, дрожь волнения в руках. Мушка замерла неподвижно, и тогда Абдулла плавно нажал на спуск.
Раскатом грома ударил в тишине выстрел. Абдулла почувствовал, что попал. Диверсанты вскинули головы, вскочили.
Он втянул винтовку под живот и резким движением подрезал полураскрытой горстью песчаную глыбу. Она мягко обрушилась на голову и, растекаясь, укрыла его полностью. И сразу над ним глухо ударила автоматная очередь. Одна, другая. Потом выстрелы смолкли…
Дышать стало трудно. Абдулла держал нос и рот в полости шапки, с трудом втягивая в себя душный, пропитанный потом, вязкий воздух. Забилось, часто застучало сердце, кровь бешено колотилась в висках, легкие казались маленькими, рвались из груди. Хотелось сбросить с себя невыносимую тяжесть, вскинуть голову, глотнуть свежего воздуха. Но Абдулла неимоверным усилием воли сдержался, приноровился дышать часто и мелко, обманывая раздираемые болью легкие.
Хорошо, если диверсанты испугались и ушли. А если нет? Если, разделившись, ищут его в окрестностях. По следам не найдут. Он шел шаг в шаг за ними, ступая в выемки, оставленные крепкими башмаками. Словно чувствовал, что рано или поздно это пригодится. Да и опасался, вдруг диверсанты повернут назад, на свои следы, заплутав или еще по какой причине; заметят, что их кто-то преследует. Тогда несдобровать ему. Предусмотрительность выручила. Далеко искать тоже вряд ли будут. Заблудиться в бесконечном разливе барханов проще простого, они это знают. На их месте он, Абдулла, постарался бы уйти как можно быстрее, оторваться от преследования, воспользовавшись ночной темнотой. Они ведь на чужой земле.
Абдулла гасил в себе почти неопреодолимое желание высунуться хоть немного, вздохнуть, глянуть, что делается внизу. Нельзя, надо терпеть, пока есть хоть немного сил и можно, пусть с огромным трудом, дышать.
Порой, сам не замечая этого, он терял сознание, но разбуженный болью в легких мозг вновь незаметно «включал» его, и прерванная мысль продолжала свой бег. Ощущение времени Абдулла потерял, ватная глухая тишина песчаной могилы поглотила его. Но чувствовал, как с каждой минутой слабеет все больше. Кислорода измученному телу не хватало, кровь постепенно отравлялась, и ему казалось, что у него растет, разбухает голова, становится огромным пустым шаром, заполнившим все пространство, в котором, переливаясь, играли солнечные блики.
И, понимая, что через мгновение он полностью потеряет контроль над собой, Абдулла последним усилием воли пробил головой слой песка, втянул в себя воздух жадно и глубоко. Голова закружилась, и он вновь, теперь ненадолго, потерял сознание.
Когда очнулся, звезды на небе уже погасли, развиднелось. Внизу никого не было. Ни диверсантов, ни рюкзаков, ни канистры. «Неужели промахнулся, — с горечью подумал Абдулла. — Нет, не может быть». Тлел незатоптанный костерок, над ним вился едва различимый белесоватый дымок. Ушли? А вдруг засада?
Он долго еще лежал, не шевелясь, сдерживая желание подняться, размять затекшее одеревеневшее тело, глотнуть воды. Слушал пустыню обостренным до предела слухом чабана, способным различить сотни шорохов и звуков вплоть до едва уловимых. Раздувая ноздри, глубоко вдыхал утренний воздух, пытаясь поймать незнакомый запах в бедных ароматом песках. Травы и кустарники, прокаленные солнцем, почти не пахнут. В стерильно чистом пустынном воздухе посторонние запахи, даже тонкие, обнажались, усиливались. Но пустыня отвечала ему знакомыми и привычными звуками, приятной свежестью не замутненного ничем посторонним утреннего воздуха, и постепенно таяла сверхпредельная, обостренная настороженность.
