Меньше всего хотелось Куприяну снабжать немцев украинским хлебом и салом, но еще меньше хотелось ему болтаться в петле на перекладине. Поехал за советом к Панасу Гавриловичу Кормыге. Тот сказал:
— Не расстраивайся, Куприян, мы еще свое возьмем, лишь бы власти добиться! А сейчас не будем дразнить гусей, пусть подавятся нашей пшеницей! Тут надо понимать главное: они без нас с тобой обойдутся, верно? А мы без них? Вот то-то и оно!.. Без них нас советчики заклюют. Так что ты, Куприян, того… понимай. Подбери из тех, кто был поактивней при Советах, и пошерсти их как следует.
И Куприян принялся за дело. Острая память никогда не подводила его, слухи, сплетни, пьяное бахвальство, случайно оброненное словцо прочно оседали в его голове, накоплялись, отфильтровывались, а когда возникла необходимость, Куприян все вспомнил и составил списочек красных активистов, которые, по его мнению, имеют тайники со спрятанными продуктами. О своем продовольственном тайнике в кузне он, конечно, запамятовал, к тому ж и активистом советским никогда не был, так что и в моральном отношении совесть у него была чиста.
А дальше с теми, кто укрывает продовольствие, разговор короток: выкладывай, что приказано, иначе не помилуют. Приказ оккупационных властей известен: за сокрытие сельскохозяйственных продуктов в военное время — расстрел!
…ПО-НЕМЕЦКИ ОНИ — «ГОЛЬДФОРТТРАГЕН»[5]
Кроме командира взвода Ильи Афанасьева и рослого десантника Кабаницына, от ударной группы, сброшенной ночью во вражеский тыл, никого не осталось. Вначале все шло как полагается: парашютисты Афанасьева приземлились кучно, заняли оборону, проверили посадочную площадку, развернули рацию и связались со своими. К утру они приняли остальные самолеты с десантниками и противотанковой артиллерией. Бригада приступила к боевым операциям, но не успела еще занять исходные позиции, как ее вдруг решили повернуть на северо-запад от Киева. Там произошел короткий, но жестокий бой с фашистской танковой дивизией. Из боя бригада вышла изрядно потрепанной, и вскоре танковые части стали ее окружать. Создалась сложная ситуация. Чтоб избежать разгрома, бригада совершила изнурительный марш-бросок в сторону Киева. В затяжные бои не ввязывалась, но ежесуточные небольшие стычки выматывали похлеще иной баталии.
Рейд продолжался до того дня, когда крупные силы немцев форсировали Десну. Танки фашистов устремились к переправам, и тогда десантную бригаду, находившуюся ближе остальных к месту прорыва, нацелили во фланг наступающим. Бригада задержала броневую лавину на сутки, но и сама была почти полностью уничтожена.
Афанасьев, единственный лейтенант, уцелевший из всего комсостава бригады, собрал под свое начало три десятка незнакомых бойцов из разных взводов и отделений, рассказал им о своем плане действий, и вот они восьмые сутки идут на восток.
Химинструктор Игнат Варухин, румяный, круглолицый, в очках с толстыми стеклами, за которыми плохо видно глаза, всю дорогу роптал и каялся:
«На кой черт пристал я к этому Афанасьеву? Глупость совершил величайшую, надо признаться честно. Ведь мог бы сам собрать группу и действовать самостоятельно в соответствии с обстановкой, как указано в уставе парашютно-десантных войск. А случилось так потому, что упустил в свое время инициативу, не использовал момент, вот и опередили… Вот и плетись теперь без сна, без отдыха, без пищи за этим солдафоном. Спит ли он сам когда-либо, не знаю, а вот то, что бойцы забыли, когда отдыхали по-настоящему последний раз, — это точно. У него наверняка не все дома, у этого Афанасьева. Только и слышишь: «Быстрее! Не отставать! Немцы на пятки наступают…».
И на самом деле, десантникам казалось странным упорство, с каким преследовали фашисты их маленькую группу в лесах. Вцепились, как свора собак, — не оторвешься. С харчами скудно, от голодухи в глазах зеленая муть, на тридцать человек раздобыть в деревне пищу трудно. А враг наседает. Почему?
На этот счет у химинструктора Варухина имелось особое мнение:
«Два кубаря нацепил лейтенант Афанасьев, а сманеврировать, оторваться от противника не может. И чему их только учат там, в военных училищах? Шагать строевым по плацу? Но сегодня, видать, и его подсекло, дошатался… едва ноги переставляет, хотя ноши на нем всего ничего: автомат на шее да пустой вещмешок за плечами. Идет и спит на ходу. Спит, а ноги идут… Солдаты называют такое спанье «под шапкой». Смех! Поглядишь на них, и зло берет. Лица у всех почернели, ступни разбиты в кровь, от голода качаются, а кругом в лесу дичи — видимо-невидимо. Стреляй и ешь! Ан нет! Командир не разрешает стрелять, командир, видите ли, считает, что пальба демаскирует отряд. Тоже мне командир! Кто его назначал? Самозванец и самодур! При таком командире и без немцев все передохнут от голодухи».
Варухин остановился, показывая демонстративно, что ему нужно оправиться, и стал ожидать, пока проследует хвост колонны. Никто на него внимания не обратил: солдаты плетутся опустив головы. Лишь Адам Чубовский оглянулся и стал прислушиваться к чему-то. Варухин плюнул в его сторону сквозь зубы и подумал так, словно делился с кем-то своими мыслями:
«Вот вам, полюбуйтесь, разве это не яркая иллюстрация, подтверждающая преступную безответственность командира? Взять в отряд неизвестного деда-лесовика, какого-то Адама, и оказывать ему полное доверие, мыслимо ли такое? Или того лучше: навязать мобильной боевой группе беженку с ребенком. Разжалобила его, видите ли, жена командира Красной Армии, ребенок у нее болен, боится, что убьют ее фашисты вместе с дитем. Да мало ли их, таких вот, по дорогам военным скитается! Всех не подберешь, не потащишь за собой. Пацан действительно на ладан дышит, за версту слышно, как демаскирует боевую единицу. Но и не это самое страшное, худо то, что судьба отряда находится, по сути, в руках никому не знакомого деда Адама. Ведь это он ведет нас по лесам, а не командир Афанасьев. Нет, надо бросать всю эту шарагу к черту и действовать на собственный страх и риск».
Поделившись своим возмущением с мысленным собеседником, Варухин присел в кустах, скинул с плеч увесистый мешок, развязал, отрезал кусок сала и ломоть хлеба и стал торопливо жевать. Жевал и презрительно усмехался.
«Говорил этим дуракам Чунаеву и этому разведчику Костылеву: давайте отделимся, пойдем втроем, маленькой группкой. И по уставу правильно и практически разумно, так нет, не захотели. Ну и околевайте с вашим Афанасьевым! А я еды себе добыл и могу идти теперь хоть до Урала.
И то сказать, заскочишь в деревню разжиться куском хлеба, так на тебя чертом смотрят. Совсем очумели. Бегуны, дескать, дезертиры, по лесам скрываетесь, вместо того чтоб воевать с врагом! Жмоты. Афанасьев так и не сумел раздобыть продовольствия, а я могу гордиться, ибо, не в пример другим, имею на плечах голову да плюс три курса химико-технологического института. А вот некоторые лейтенантики званий-то нахватали, но как были тюфяками, так тюфяками и остались. Психология для них — терра инкогнита. И вот такой распоряжается моей жизнью!» — воскликнул мысленно Варухин.
