— Что вас интересует, господин Ларсен?
— Ты, наверно, в курсе, Пелле. Что за история с Гейнцем Янзе, с голландцем?
— Утверждать затрудняюсь, — ответил Пелле, пощипав щетинку на подбородке. — Коммунисты говорят, он служил у немцев в офицерах, был с ними в Эстонии. Утопил в проруби женщину, которая помогала партизанам. А горбун из ратуши уверяет, что это всё враки.
— И я тоже считаю, — сказал я. — Наш бургомистр не стал бы давать приют в городе нацисту. Наш Скобе не меньше нас с тобой ненавидит коричневую сволочь. А коммунисты на голландца злы, потому что он взялся работать в порту, а они не хотели, вот и всё. Так что всё ясно.
— А давно он здесь?
— Голландец? Понятия не имею.
— С прошлого года, как будто, — сказал Пелле. — Черт его знает, откуда он взялся.
— Во всяком случае, власти знают — откуда, — заявил я. — Был бы он нацист, несдобровать бы ему. Скобе строг к таким.
Наконец Пелле попрощался. Я вышел вместе с ним. «Штанов» на мачте не было, но бухта хмурилась.
Как я и ожидал, Агата согласилась сразу. Она сказала, что всегда рада помочь мне. Это чистая правда. Я видел, как заблестели ее глаза, а концы платка разлетелись в стороны. Она побежала давать наставления дочке.
И непогодь вам нипочем, фру Агата. И хозяйство вы готовы доверить десятилетней дочке, лишь бы помочь мне на промысле. Значит, не так еще стар шкипер Ларсен? Так, что ли, фру Агата? Держу пари, сегодня же кумушки начнут судачить, что шкипер Ларсен неспроста взял вдову Агату на свою посудину.
Так думал я, пока Агата разговаривала с Минной и одевалась. Не очень-то быстро она покончила со сборами. Пришлось поторопить ее.
Ветер благоприятствовал, я решил беречь горючее и поднял парус.
Огромный кошель древесины лежал на поверхности бухты. Извольте обходить.
— Эй, вы, — крикнул я плотовщикам, — какого дьявола раскатали свои палки? Подвязать нечем?
— Ах, господин Ларсен, — улыбнулась Агата. — Бабушка Марта вам задала бы.
— Да, она посулила бы мне гвоздик в язык на том свете. Им там не напасти гвоздей, а?
Выкурив полтрубки, я велел ей убавить парус: мы выходили из бухты, и море задышало нам в лицо.
В тихие дни, в самые тихие штилевые дни, которые, однако, не часты у нас, остров с маяком Ялмарен отсюда бывает виден. И другие острова, цепочкой тянущиеся от него к острову Торн. И даже Торн можно разглядеть вдали, вернее, не самый Торн, а отражение его в воздухе. Остров тогда висит в небе, и под ним деревья, вершинами вниз. Но так бывает в очень ясную погоду. Я не помню, когда последний раз видел остров Торн лесом вниз.
Сейчас горизонт в тумане — в грязном, нехорошем тумане. Агата закрепила парус, она раскраснелась от натуги, но улыбка не сошла с ее лица. Нас слегка подбрасывает: «Ориноко» короткими ударами рубит волну. Фру Агата делает вид, что для нее возиться с парусом в качку — самое привычное дело. Хорошо, фру Агата, посмотрим, какой у вас будет вид, когда мы очутимся в открытом море. Вот тогда и выяснится, можно ли вам доверить парус.
Но шторм, верно, натешился где-нибудь в иных краях и добежал к нам уставший и ленивый. Рваные клочья серой мути неслись по небу, но выше обозначился слой белых облачков — плотный и неподвижный.
Ветер слабел, чайки без страха лезли в воду. Мы обогнули маяк Ялмарен и взяли влево.
Впереди чернели, там и сям, камни, опоясанные кушаками пены. Это самое опасное место у нашего побережья. Здесь не зевай, не выпускай штурвала, не сбейся с узкого фарватера…
Каменные банки, высовывающие из-под воды свои угловатые башни, напугают, не допустят новичка, но я-то с ними в ладу. Между ними и ищи салаку. Конечно, другой проплутает целый день без толку, — рыба сама не поплывет к нему.
Когда мы расставили ловушки, солнце уже отмерило без малого половину своего пути.
Я положил за лучшее двинуться к маяку, отдохнуть, под вечер выбрать, что попадет в ловушки, и поставить их опять — на ночь.
Ялмарен — местечко довольно-таки унылое. Издали оно вырисовывается нагромождением серых и лиловых скал. Ни одного кустика нет на этом клочке суши. Вся зелень — пятна лишая на граните да водоросли, которые плотно оплели обломки скал у воды. На возвышенной западной оконечности островка, над обрывом, торчит маяк, выкрашенный в два цвета, кольцами, и на нем каждые пятнадцать секунд вспыхивает огонь ацетиленового фонаря. По краям островка видны, когда подплывешь поближе, лачуги из плавуна, настроенные рыбаками. Ведь дикий Петер — так прозвали смотрителя маяка — никого не пускает к себе.
Одну из таких хижин я и облюбовал. По привычке, я громко попросил разрешения войти, прежде чем открыл скрипучую дверцу, висевшую на двух полосках жести.
Дверцей хлопал ветер, показывая, что внутри пусто, но уж так повелось у нас — рыбак или охотник, набредший на заброшенную хибарку, непременно попросит позволения войти. Старики говорят, что иначе томты — маленькие человечки — смертельно обидятся. И они, говорят, найдут способ отомстить — перевернут котелок с варевом, стащат ложку или хлеб. Вообще, много рассказывают всякого.
Поесть я мог бы и не сходя с бота, но фру Агата совсем сплоховала от качки и ее никак нельзя было оставить без берега. Однако она еще пыталась изображать любезную хозяйку.
— Достаточно ли я посолила, господин Ларсен? — спрашивала она. — Вы ведь любите соленое.
Ничего, есть можно…
— В последнее время, — сказал я, обсасывая хребет трески, — часто приходится чересчур солоно.
Но мне вовсе не хотелось говорить об Эрике, и мы доели суп молча.
Я открыл дверцу, чтобы выбросить кость, и увидел дикого Петера. Он шел стирать. Корзину с бельем он держал обеими руками, прижав к животу. Петер курил сигаретку, и мне показалось, что пепел ее падает в корзину. Завидев меня, он остановился, но не поздоровался. Это меня не удивило: дикий Петер ни с кем не здоровается.
Он постоял, сося свою сигаретку, и, наконец, спросил, привезли ли в город кофе.
— Нет, — ответил я, — пьем ячменное пока.
— А мыло привезли?
— Да, это есть, — сказал я. — Никак ты в город собрался?
— Юсси поедет, — промолвил дикий Петер и пошел, не торопясь, дальше.
— Он с войны не бывал в городе, — сказала Агата. — Ужасно! Как сыч в дупле. Без женщины! Боже мой, как только Юсси не сбежит от него.
Не все же бегут от отцов. Вы, фру Агата, чуть пришли в себя и затрещали! Юсси держится даже за такого отца, как дикий Петер. Не спорю, быть с таким под одной кровлей — радость небольшая. Грязища у них, верно, невообразимая.
