— Но это невероятно! Это сказочно! Это чудесно!.. Осколок первобытного человечества… Может быть, сохранившие свою культуру допотопного периода люди… И где же? У северного полюса, среди вечных льдов!
Тем временем весь кортеж тронулся в путь, в гору.
Мы прошли мимо ряда зданий, во многих из которых светились огни, добрались до огромного здания с рядом колонн по переднему фасаду и остановились в тени этих колонн.
За время пути наши провожатые встречали одиноких путников, обменивались с ними короткими фразами. Услышав их слова, встречные обыкновенно, не подходя к нам, бросались бежать куда-то, словно они торопились передать другим, остающимся под защитой стен жилищ, сенсационную новость, известие о нашем появлении.
Были ли это мужчины или женщины, я сказать затрудняюсь: хотя на снежный полог улицы ложились местами яркие полосы света из окон, но все же было не так светло, чтобы можно было хорошо разбираться, а все фигуры окружавших нас людей были до последних пределов вероятия закутаны меховыми одеждами. Собственно говоря, с большим трудом можно было различать только лица. И тут я видел, что наш конвой — это бородачи и усачи с орлиными носами и сверкающими глазами.
Должно быть, мы стояли под колоннами минут пять. От времени до времени все один и тот же из наших провожатых подходил к огромным дверям и прижимал какую-то торчавшую из дверей большую пуговку, вот, ей Богу, не лгу, джентльмены, там, за дверью, раздавался громкий серебристый звон.
— Они находятся на высокой ступени культуры! — шепнул нам Макс. — Им, очевидно, известно многое из того, что нам удалось узнать только за последнее столетие. Например, электричество. Я спрашивал, когда они ввели в употребление электрические звонки. Они отвечают: так было всегда… Следовательно…
Не знаю, что именно хотел сказать Макс этим, и что за штука электрический звонок. Должно быть, какая-нибудь механика. Я никогда не видел этого хитрого зверя и мне нет до него ни малейшего дела. Но в тот момент, когда я хотел сказать это Максу, дверь распахнулась, и мы невольно отступили в сторону, ослепленные ударившими нам в лицо потоками ослепительно-яркого света. Окружавшие нас «люди меча» ловко подтолкнули нас и мы очутились в какой-то комнате, покое, назовите, как хотите. Но тут был черт знает какой высокий потолок, подпертый рядом тонких колонн из никогда мною не виденного белого камня, который Макс называл мрамором. Одной стенки у этой комнаты не было: она, комната, открывалась в другую. И вот, когда нас протолкнули в эту последнюю, я буквально ахнул.
Я много слышал от трапперов, побывавших на юге, о знаменитой пещере в Коннектикуте. Если эти трапперы не врали, а врать им большой надобности не было, то в этой пещере сотни зал, переходов, балконов. И есть такие залы, в которых, чтобы разглядеть потолок, надо задрать голову с риском свернуть себе шею. Ну, и вот, я думаю, тот покой, куда доставили нас «мужи силы», был не меньше коннектикутской пещеры. Ей-Богу!
И хотя Макс Грубер все твердил: «Какая постройка! Какое искусство!» но, признаюсь, я и теперь не верю, что это была постройка, то есть дело рук человеческих. Просто-напросто это была игра природы, или как такие вещи называются. Словом, натуральнейшая пещера в скале, но, разумеется, человек сумел выгладить ее стены, покрыть их узорами, вырубить разные там ниши, поставить фигуры… А, главное, человек ухитрился прикрыть выход из этой пещеры наверху удивительно, признаюсь, ловко сделанным колпаком из стекла, еле-еле скрепленного железом. И было тут светло, как днем: по стенам висели такие, знаете, белые пузыри, словно налитые светом. И тепло было ужасно, так что я даже неладно себя почувствовал. Зал этот был пуст. Но через несколько секунд он вдруг стал наполняться людьми в странных белых одеждах с чудными белыми же круглыми шапками на головах. Помню, Макс назвал эти шапки тюрбанами. Пусть будет так, хотя, держу пари, он здорово зазнался и все время хотел показаться нам всеведущим.
Итак, зал оказался переполненным людьми. И откуда, собственно говоря, они появлялись, убей Бог, не понимаю: я до того был ошеломлен этим странным зрелищем, что плохо соображал происходящее. Но как ни был я растерян, все же я успел разглядеть, что эти джентльмены в каких-то ночных рубашках или халатах, не обращая никакого внимания на нас, первым делом направлялись в один из углов залы и падали ниц перед огромной фигурой, изображавшей очень мало стесняющуюся в выборе для себя костюма молодую даму: фигура была полунагая.
По-видимому, это было нечто вроде богослужения, хотя проделывалось все молча.
Когда церемония эта закончилась, вся толпа продефилировала обратно мимо нас, но на этот раз каждый буквально впивался в нас взором. И тут я различил среди мужчин немало женщин. Они шли с непокрытыми головами, и я вспомнил загадочные слова Энни, сказанные там, на холме:
— Женщины с волосами, словно сотканными из лучей солнца, с очами голубыми, как весеннее небо, с алыми устами.
Да, действительно, у оглядывавших нас тревожным и вместе любопытным взором женщин были золотистые волосы и, должно быть, голубые глаза. Во всяком случае, это в большинстве были удивительно прелестные леди и мисс, хотя о костюме их можно было бы сказать многое, ибо, между нами, весь этот костюм, кажется, состоял из одного куска полотна, ловко наброшенного на тело, но ничуть не скрывающего, а как будто даже подчеркивающего формы этого тела. При этом поголовно у всех этот белый плащ совсем не закрывал правую руку, правое плечо и часть груди. И я видел, что на обнаженных руках были браслеты, у иных даже не только у кисти, как я видел у некоторых женщин в форте Гуд-Хоп. Мало того, этому бы я никогда не поверил, если бы мне кто-нибудь вздумал рассказывать, но я видел это собственными глазами, и отсохни мой язык, если я скажу хоть одно слово неправды, у многих, может быть, у всех женщин, дефилировавших мимо нас, были массивные блестящие браслеты на ногах.
Надо вам заметить, что шли все эти леди и мисс на довольно близком расстоянии от нас, и меня поразили странные звуки, сопровождавшие их шаги: словно, знаете ли, идет не человек, а какой-нибудь пони, хозяин которого украсил любимую лошадку наборной сбруей с бубенчиками, колокольчиками, стальными колечками, и на ходу вся эта амуниция позванивает, выпевает какую-то песенку.
Но тут вышло нечто такое, что вызвало некоторого рода маленький переполох и внесло замешательство в ряды торжественного шествия: одна женщина, должно быть, уже не первой молодости, но еще стройная и красивая, вперила свой горящий взор в лицо несколько выдвинувшейся вперед Энни-эскимосочки.
