…Сашутка спал так сладко, что ни Изволин, ни Ожогин не решились его тревожить.
Никита Родионович долго стоял над спящим и вспоминал партизанский лагерь и боевых друзей. Как они живут? Какие провели операции? Где стоят? Побывать бы у них, наговориться вдоволь с Кривовязом, побродить по лесу, посидеть у костра… Лес… Еще живы в памяти все события, еще не забыто ни одно лицо. Каким близким и родным кажется спящий Сашутка! А время бежит. Изменился и Сашутка. На его добром, лукавом лице залегли морщинки.
Вести, которые принес Сашутка, вызывали тревогу. Как можно было упустить предателя? Кто повинен в преступной халатности?
Тут же подкрадывалось и другое чувство — тревога. Как предотвратить угрозу? Сумеет ли Пантелеич опередить предателя? Сумеют ли они во-время убрать Зюкина с дороги? Сашутку отпускать нельзя: он может пригодиться. Он третий человек, кроме Ожогина и Андрея, который знает предателя в лицо.
Никита Родионович и Изволин составили план действий и решили установить слежку за домом Юргенса.
Морозное утро висело над городом. Снег не падал, но в воздухе блестели, переливаясь в лучах негреющего солнца, мириады серебристых звездочек.
Ожогин шел по усыпанному снегом тротуару, не теряя из виду Игорька. Мальчик шагал быстро и уверенно, не оглядываясь, не останавливаясь. Он вывел Никиту Родионовича на окраину города. Здесь уже не было тротуаров, мостовая с протоптанными пешеходами тропинками вела на выгон. Вдали чернели контуры соснового бора. Небольшие деревянные дома с палисадниками, обнесенные заборами, стояли поодаль друг от друга.
Большинство деревьев было вырублено на топливо. Из-за заборов сиротливо выглядывал молодняк.
Игорек остановился возле небольшого, выходившего тремя окнами на улицу домика, присел на лавку у ворот и поднял края своей ушанки. Это был условный сигнал. Ожогин замедлил шаг. Игорек встал с лавки, прошел несколько домов и повернул навстречу Никите Родионовичу — он проверял, нет ли за Ожогиным «хвоста». Убедившись, что улица пуста, Игорек юркнул во двор. Его примеру последовал Никита Родионович.
Во дворе их встретил звонким лаем небольшой лохматый пес. Он рвался с привязи и бросался к калитке.
На лай из дома вышел высокий, худой мужчина. Судя по описанию Изволина, это был Игнат Нестерович Тризна. Он был в поношенном шерстяном свитере и спортивных брюках, заправленных в сапоги. Большие глаза его горели каким-то внутренним жаром.
— Верный! На место! — крикнул Тризна и, схватившись рукой за грудь, закашлялся. (Пес послушно завилял кудлатым хвостом и полез в деревянную будку.) — Проходите в дом, а то он не успокоится.
Дом состоял из двух комнат и передней. Внутри было чисто, уютно.
Тризна усадил гостей в первой комнате и заговорил. У него был приятный, грудной голос.
— Товарищ Ожогин?
— Да.
— Говорил мне о вас Денис Макарович… — Тризна посмотрел на Ожогина долгим, внимательным взглядом. — Обещали передатчик наладить?
— Попытаюсь.
— Что ж, раз знание в этом деле есть, наладите. Мы с пекарней тоже попытались — и получилось…
Игнат Нестерович рассказал, что пекарня уже начала работать и выпекает раз в сутки хлеб по нарядам городской управы. Тризна в ней на правах главного пекаря и заведующего. Помогают ему два человека.
— Подкоп под одной комнатой? — поинтересовался Никита Родионович.
— Под тремя. Я там везде норы сделал. И слышно все слово в слово. Правда, пол старый, скрипит сильно, когда ходят.
Снова начался приступ мучительного кашля. Лицо Игната Нестеровича исказилось, потемнело. Он придерживал рукой грудь, как бы пытаясь облегчить боль.
«Тает парень на глазах», — говорил о Тризне Денис Макарович. Сейчас, наблюдая за Тризной, Ожогин понял страшный смысл этих слов.
Наконец кашель стих. Тризна тяжело вздохнул и покачал головой.
— Вы слышали что-нибудь о гестаповце Родэ? — неожиданно спросил он Ожогина.
— Да, кое-что слышал.
— Родэ — бешеная собака, — мрачно продолжал Тризна. — Никто из подпольщиков не вышел живым из его рук. На допросах он жестоко истязает свои жертвы, глумится над ними. Он задушил собственными руками дочь патриота-большевика Клокова, отказавшуюся открыть местонахождение отца. От его рук погибли верные сыны Родины: Ребров, Мамулов, Клецко, Захарьян. Кто попадал к Родэ, тот уже не выходил на свободу. Подполье решило с ним покончить и нуждается в вашей помощи.
— Какую же помощь могу вам оказать я? — удивленно спросил Никита Родионович.
— Мне известно, что вы познакомились с Тряскиной, а она работает у Родэ переводчицей.
Игнат Нестерович посмотрел на сидящего тут же Игорька.
— Пойди-ка, хлопчик, к тете Жене и Вовке. Они там скучают без тебя, — попросил он мальчика.
Тот положил книжку на подоконник и направился во вторую комнату.
Игнат Нестерович прикрыл за Игорьком дверь и, откашлявшись в кулак, вновь сел против Никиты Родионовича.
— Надо использовать ваше знакомство, — продолжил он свою мысль.
— Каким образом?
— Тряскина Родэ ненавидит: он издевается над ней, всячески ее унижает. — Тризна встал и прошелся по комнате. — Вам, товарищ Ожогин, надо через Тряскину разузнать, какие дома в городе посещает Родэ, где он ночует, узнать расположение комнат в его квартире… Это просьба подполья.
Никита Родионович в знак согласия кивнул головой.
— Ну вот и договорились… Теперь я сведу вас на радиостанцию.
Игнат Нестерович позвал из второй комнаты жену и познакомил ее с Никитой Родионовичем. У Евгении Демьяновны было бледное, болезненное лицо, продолговатые глаза, губы с поднятыми уголками, мягкий овал лица.
— Мы пойдем, Женя, — коротко сказал Игнат Нестерович, — а ты с ребятами посмотри за улицей.
Видимо, уже не раз приходилось Евгении Демьяновне выполнять обязанности дозорного. Не задавая никаких вопросов, она кивнула головой, оделась и вместе с сыном — мальчиком лет пяти — и Игорьком вышла из дому.
— Мучается со мной, бедняга! — с глубокой грустью сказал Тризна, глядя вслед ушедшей жене, и начал свертывать цыгарку из махорки.
— Зачем вы курите?
— Какая разница! — Игнат Нестерович безнадежно махнул рукой.
В комнату вернулся Игорек и сообщил, что на улице никого не видно.
Игнат Нестерович повел Ожогина во двор, огороженный с одной стороны кирпичной, а с другой — деревянной стеной. В глубине двора стоял большой, позеленевший от времени и покрывшийся мохом рубленый сарай с лестницей, ведущей на сеновал.
