Послышались резкие шаги. Дверь распахнулась. Донна Бригитта, в белом накрахмаленном колпаке, вошла, почти вбежала, грозно сверкая глазами.
— Событие ужасное, — срывающимся голосом заговорила она, — говорить о котором отказывается язык, ужасное, мерзкое, больше даже — за пределом мерзкого, произошло в моём благопристойнейшем пансионе. Ночью кто-то проник в келью к сестре Ксаверии и похитил находившийся в ней ценный предмет. Кроме того, этот кто-то самым зверским образом напал на сестру Ксаверию! Сестра, покажите.
Бледная от негодования Ксаверия, выступив вперёд, сняла башмак и предъявила на всеобщее обозрение ногу в фиолетово — чёрном от чернил чулке. Над головами воспитанниц прошелестел быстрый вздох.
— Мне нужно знать, — закончила донна Бригитта, — кто этой ночью выходил и побывал в келье сестры Ксаверии. Я буду вызывать вас по одной в свой кабинет. Если кто-то видел того, кто учинил этот разбой, то должен мне рассказать.
И нервно шагая, она удалилась.
Когда очередь дошла до Фионы, она шагнула в кабинет метрессы едва дыша.
— Итак, новенькая, — проговорила метресса, — мне нужно знать только одно: кто это сделал. Знаю, что в этом замешана ты и твоя лента. Обещаю: если я всё узнаю, сечь розгами никого не будут.
— Не будут? — почти теряя сознание, переспросила Фиона.
— Я обещаю. Ну, говори. Это Адония? Да?
— Это… Да. Это Адония.
— Ну, вот. Кто же ещё. Я так и знала. Где лента?
— Адония сказала спрятать её.
— Это понятно. И где ты её спрятала?
— Повязала на себя, под рубашкой.
— Достань.
Через четверть часа Адония и Фиона стояли, прислонясь к стене, в коридоре, возле дверей кабинета.
— Метресса обещала, что сечь никого не будут, — всхлипывая, оправдывалась Фиона.
— Конечно, не будут, — невесело усмехаясь, проговорила Адония. — Накажут как-нибудь по-другому. Страшнее. Да ты не реви. С тобой всё обойдётся, ты здесь ни при чём. А я как — нибудь выкручусь. В первый раз, что ли.
Дверь кабинета распахнулась. Вышла, с победным багрянцем на дряблых щеках, сестра Ксаверия. Жестом приказала девочкам идти за ней. И привела ко всем остальным, в спальную залу. Здесь, оттолкнув Фиону в сторону и оставив рядом одну Адонию, она громко произнесла:
— Донна Бригитта распорядилась, чтобы узнали все. Эта воспитанница отправляется в чулан!
Стон пронёсся над серой испуганной стаей.
— Иди! — ликующим голосом приказала Ксаверия. — Чулан — в той стороне! Тебе дадут хлеб и воду, и ты будешь сидеть там два дня!
— Ну и отсижу. А через два дня вернусь. Попомни, Чёрная Нога.
И, заложив за спину руки, Адония повернулась и вышла. Сестра Люция, стоявшая с приготовленными водой и хлебом, испуганно отшатнулась от неё, как от покойницы.
— Вы слышали! — трагически воскликнула сестра Ксаверия. — Вы все слышали! Она угрожала мне!
Однако вместо сочувствия в задних рядах воспитанниц прошелестело:
— Чёрная Нога!
Прошло полчаса. Фиона не пошла на завтрак. Она лежала на кровати лицом вниз и до изнеможения рыдала. Воспитанницы, подавленные, скорбные, принесли ей картофелину и чашку компота.
— Чулан — это очень страшно? — спросил кто-то из обступивших кровать Фионы.
— Ещё как! — ответили ей. — Там же крысы! Ровенку год назад сажали в чулан, так она визжала там как резанная, а когда её вытащили, она день в обмороке пролежала. А Адония-то никогда ещё в чулане не сидела.
— Из-за меня, из-за меня, — рыдала Фиона. — Из-за меня!
Адония, стоя посреди страшилища, именуемого «чуланом», осматривалась. Позади дверь. Впереди деревянный настил, на уровне колен, вместо кровати. Раскинув руки, можно одновременно достать и левой стены, и правой. Тусклый свет проникает сквозь маленькое зарешёченное окно под самым потолком. Ну вот, дожила до чулана. Что дальше?
Подойдя к настилу, Адония смахнула с него чёрную полуистлевшую солому, положила на доски хлеб и поставила кувшин с водой. Села рядом, поджала ноги, охватила колени руками.
— Зимой здесь было бы холодно, — сказала она сама себе. — А сейчас — пустяки. Два дня — это не долго.
Вдруг её внимание привлёк короткий шорох внизу. Адония встала на четвереньки, всмотрелась.
Она не знала, что в эту самую минуту в ворота пансиона постучали двое монахов.
Всмотрелась — и увидела, как, чутко подрагивая тонкими прямыми усами, из щели между стеной и полом выбрался толстенький серый зверёк с длинным голым хвостом. Адония тихо щёлкнула языком. Зверёк метнулся назад и исчез. Тогда маленькая заключённая отщипнула кусочек хлеба и бросила его к чернеющей щели. Прошло несколько томительных, долгих мгновений. Опять показалась острая мордочка, дрожащие, тонкие, словно проволочки, усы.
— Так ты, значит, крыса, — наблюдая за тем, как зверёк расправляется с хлебом, проговорила Адония. — Какая прелесть.
В ворота пансионата постучались двое монахов. Ими были патер Люпус и заметно возмужавший Филипп. Их свита — эскорт и карета — остались неподалёку, на ферме, и эти двое выглядели так, будто их действительно только двое, и пришли они издалека. Как и пять лет назад из бойницы спустили корзинку, и Люпус положил в неё заготовленное письмо к метрессе.
Через полчаса ворота приоткрылись и хмурая привратница произнесла:
— Мужчинам сюда входить нельзя. А деньги можно передать мне. Донна Бригитта распорядилась.
— Я старый монах, а не мужчина, — кротко ответил ей Люпус. — Со мной наш казначей. Мне нужно самому увидеть оставленную мной сиротку. Мы отдадим деньги и сразу уйдём.
Привратница отступила, притянула створку ворот и заложила брус. Через полчаса она снова отворила ворота и сообщила:
— Можно войти старому монаху.
— Сестра! — устало вздохнув, сказал Люпус. — Передай достопочтенной и уважаемой мной метрессе, что в нашем монастыре весьма строгие правила. Казначей должен лично передать деньги в руки метрессе и лично получить расписку.
Двое пришедших, присев перед воротами, прислонились спинами к нагретым солнцем потемневшим от времени плахам. Они терпеливо и молча ждали. Снова приоткрылись ворота.
— Пусть войдёт только монах и принесёт с собой деньги. Он же получит расписку.
— Прости, сестра, что доставляем тебе столько хлопот. Будь так добра, передай метрессе, что если нас не впустят, то денег она не получит, а сиротку мы ждём здесь. Мы забираем её с собой. Сейчас же.
Через полчаса привратница строгим голосом заявила:
— Можете войти. Оба.
Двое смиренно склонившихся монахов, не оглядываясь по сторонам, степенно ступая, дошли до кабинета метрессы.
