Сильно сказано. У Корсиканца явно есть конкурент. Если парень, и дальше продолжит в таком духе, то Корсиканец выпустит из него этот дух.
На экране:
Корсиканец пожимает руку парню и подходит к микрофонам.
– В прошлом, вы не однократно демонстрировали мне свою верность. В будущем, не может быть и не будет по-другому. Я хочу, я мечтаю о том, чтобы эта империя простояло тысячи лет. Мы счастливы от осознания того, что будущее всецело принадлежит нам. Когда старейшие из нас уйдут, окрепнувшая молодежь продолжит наше дело и останется верной ему до последней секунды. То о чем мы мечтали годами, стало реальным. Для этого народа и ради этого народа, мы должны бороться и сражаться, и никогда не отступать, никогда не сдаваться и никогда не терять храбрости. Никогда! Отомщена несправедливость, снят позор. Мы умрем, но Миллениум РайХ должен жить. Молодежь империи! Вы наша единственная надежда в храбрости и вере нашего народа. Вы! Мои юноши и девушки, единственная живая гарантия, живое будущее империи. Ни мертвая идея, ни пустая формальность, ни существующий лишь на бумаге план. Нет! Вы кровь от нашей крови, плоть от нашей плоти, дух от нашего духа. Только глупец или отъявленный лгун мог вообразить, что сможет сотворить зло в империи Корсиканца. Снова наступает заветный час, наполняющий нас гордостью и радостью. Вернитесь домой, вновь ощутив бесстрашие в своих сердцах. Да будет зло тому, кто злонамерен!
Толпа начала аплодировать и кричать: «Слава Корсиканцу! Слава Корсиканцу! Слава Корсиканцу!»
На экране:
Показывают, как меня ведет конвой, у каждого конвоира на голове капюшон, лиц не видно. Люди расступаются, уступая нам дорогу. Человек с факелом в руках начинает петь женским голосом:
За империю родную, никого не пощадим;
Всех поймаем, кто злонамерен,
Всех огню предадим.
Будет пламя подниматься,
Чтобы тело всё объять.
Никому не избежать,
Будет каждый враг страдать;
На костре сгорать и плача,
О пощаде нас молить.
Нам сопутствует удача!
Нас врагу не победить!
В этих строках сразу ощущаются чувства Корсиканца – моральная и физическая боль. Нет ничего прекраснее девушки, призывающей к насилию, жестокости и смерти – «это, естественное состояние женского пола, которое характеризуется безумием и войной против всех», как сказала бы Люция. Конвой привел меня на место казни, кольцо разомкнулось, и человек с факелом толкает меня в середину дров, прислоняет спиной и заводит руки за столб.
Когда осознаёшь, что сейчас умрешь, твои мысли о:
1. Беззаботном детстве?
2. Первом сексе?
3. Первой любви?
4. Детях?
5. Всех счастливых моментах жизни?
Нет! Твои мысли о смерти и только, о смерти! О том, что ты сейчас умрешь, сдохнешь, сгинешь навсегда. Многие утверждают, что за пару секунд до смерти, перед глазами предстает вся ваша жизнь, в виде слайдов, но это ложь, наглая ложь. Перед глазами предстает ваша Смерть, ведь для каждого существа она имеет индивидуальное воплощение, и этот момент, единственная возможность увидеть, как выглядит именно ваша Смерть.
Человек с факелом присоединяется вновь к конвою стоящему возле дров. Я прошу о последнем слове, и Корсиканец дает мне его.
– Каждый раз, убивая кого-то, вы на самом деле убиваете себя! Убив меня Корсиканец, ты убьешь себя! Ты трусливый, жалкий, никчемный карлик! Да я умру, но душа моя не будет знать покоя, пока не отомстит вам всем присутствующим здесь. Вы, ваши дети и внуки, будете умирать в страшных муках, как умру сейчас я. Каждый испытает то, что испытаю я. Моя душа сольется с огнем, для того чтобы вершить правосудие. Люция! Божест! Где бы вы ни находились, я все равно отомщу вам!
Факел гаснет. Все в недоумение смотрят на него.
– Почему факел погас? Зажгите его и сожгите врага! – сказал Корсиканец.
Пошел дождь, с каждой секундой становясь сильнее, пока не превратился в ливень, но на небе нет ни одного облака, а капли имеют черный цвет. Главный конвоир поджигает факел, поднимает вверх и кричит: «Вкусите гнев Божий!» На площади начали взрываться противопехотные выпрыгивающие осколочные мины кругового поражения. Толпы людей раскидывает в разные стороны, словно фонтан из частей плоти, кишок и крови обрушивается на остальных людей, кого еще не успел подхватить фонтан. Взрыв! Взрыв! Крики и плач, в перерывах между взрывами, и вновь взрывы поглощают их. Люди мечутся в страхе, и снова взрывы оглушают и разбрасывают всех. Взрывная волна пробегает по первому этажу замка, уничтожая его полностью. Осколки, отлетающие от замка и осколки гранат, врезаются в людей, изувечивая их: выбивая глаза, зубы, отрывая и разрывая конечности, грудь и спину, причиняя невыносимую боль. Замок рушится, поднимая облако пыли, которое с дымом от взрывчатых веществ окутывает всех. Сложно разглядеть окружающую меня обстановку. Конвоир втыкает факел в землю, достает меч и начинает рубить остальных конвоиров, «потерявшихся» от происходящего кошмара, превратив их в кучу мусора из человеческих запчастей. Облако постепенно оседает и мне становится видно стоящие врата замка, это единственное что не рухнуло и, наверное, даже не повредилось. От врат в мою сторону бежит человек. Конвоир поворачивается ко мне, убирает меч, берет горящий факел в руки и кричит:
– Колыбель, приготовься!
Это Люция, а тот человек который пробирается к нам, это Божест. У него книга Корсиканца. Черный ливень не перестает лить, а мины продолжают взрываться. Божест добирается до нас, Люция бросает вперед гранаты, прочищая путь, бросает факел назад и кричит:
– Бежим!
Факел падает на толпу людей, и они загораются. Огонь быстро перебирается с человека на человека, с толпы на толпу. Мы бежим в сторону корабля, ступая по свежему, местами обгорелому мясу, волна огня преследует нас, охватывая все на своем пути. Мы прибегаем к дебрям и бежим по вырубленной прежде нами дороге; поднимаемся на борт и взлетаем, огонь окутывает вулкан и тянется вверх, пытаясь хотя бы кончиком пламени зацепить корабль, но не получается. С корабля видно, как ливень из нефти обрушивается на всю планету, и она превращается в большой огненный шар. Люция открывает печь, я держу в руках книгу, а Божест наблюдает за нами. Книга в черном твердом переплете, тяжелая, нет никаких надписей, в ней что-то шевелится.
– Мне не верится, что я держу в руках ту самую книгу, с которой не расставался Корсиканец, – сказал я.
