Прочитав письма вслух, мать испуганно смотрела на старшего сына, когда он потом брал их в руки. Но он научился притворяться, и она ничего не замечала или делала вид, что не замечает. Шурик верил — и на том спасибо.
Как–то Валентин ей сказал:
— Ты хоть скажи, когда настоящее будет.
Она вздрогнула:
— Сам поймешь…
И они долго ревели вдвоем, уткнувшись друг другу в плечо.
Разговаривали двое, высокий и низкий. Они схоронились за искореженной от бомбежки стеной, сверху свисали на железных прутьях глыбы бетона. У высокого голос был густой, взрослый, у низкого — тонкий, как у подростка.
— А это точно они? — спросил взрослый.
— Кому же еще! Я сам случайно увидел, как туда полезли, — тихо сказал подросток.
Разговор был загадочный, о чем–то понятном только им.
— А больше их никто не заметил?
— Где там… Давно бы уже их схватили. Откуда узнать — все тогда от бомбежки попрятались. А я тут обычно прячусь, лучше всякого убежища. Бомба в одно и то же место не падает.
— Не скажи. А тебя они видели?
— Нет. Я другим ходом выбрался. А потом на вокзале услышал: семеро ушло. Людей там расспрашивали, не заприметил ли кто. Удивляюсь, что собаку по следам не пустили.
— После бомбежки — глупо. Вот что… Держи рюкзак. Передашь, о чем договорились.
— А они меня не тронут? — спросил подросток.
— Они за любую соломинку ухватятся. Им выбирать не приходится.
— Зачем они тебе? Ну их!
— Не пойдешь, я тебя везде найду!
…Подросток нырнул в глубь развалин. Повиснув на руках, он бесшумно спустился вниз через пролом в полу. Придерживаясь рукой стены, двинулся по заваленному землей и прелой бумагой ходу, пока не уперся в дощатую дверь. Он заглянул в щель и смутно увидел заброшенный складской подвал. В дальнем углу лежала груда ящиков. Открыл дверь… Не слышно было ни шороха, ни шагов. С потолка падали невидимые капли, они звонко стучали по каменному полу. Он испуганно громко сказал:
— Спокойно. Я не из милиции. Держите. — И бросил на пол рюкзак. — Харчи. Одежда тоже будет.
Из темноты молча выступили фигуры каких–то людей.
— Ну?.. Никто не знает, что вы здесь. А я свой. Чуть погодя найдем вам другую хату.
— Ты кто?
— Родственник. Привет вам от Седого, он тоже вор, настоящий.
Серой нестройной колонной двигались они с товарной станции, впереди шагал пожилой командир. Новобранцы, молодые ребята, которым только что стукнуло восемнадцать. Одеты они по–разному: в ватниках, поддевках, тулупах… Котомки, чемоданы, мешки с пожитками и снедью.
Сколько раз вот так же по этой дороге шли такие колонны. Валька и Гапон знали, что сейчас новобранцев поведут в баню, потом отберут все лишнее, дадут обмундирование и разместят в бывшем педагогическом техникуме для кратковременной пехотной подготовки. А вскоре опять по этой дороге, только назад, и уже более стройно, под музыку, отправятся они к вокзалу, откуда прямиком на фронт. И будут бежать за ними пацаны и долго махать руками. Потом поредеет на перроне ребячья толпа, потянется по домам, а издалека будет доноситься военный марш…
Колонна остановилась, парни уселись у обочины на противотанковые рогатки, задымив самокрутками.
Гапон подсел к одному из них. Он был выше и кряжистей всех, и, может, поэтому Мишка выбрал именно его.
— Из деревни?
— Ага, — ответил парень.
— Оставь! — вовремя спохватился Мишка, когда парень вознамерился было выбросить шикарный бычок.
Тот помедлил, потом все же растоптал окурок, приведя тем Мишку в молчаливое бешенство, и не спеша достал из кисета здоровенную щепоть табаку — самокрутки на три. Гапон тут же расплылся в улыбке, мгновенно позабыв об окурке.
— Слушай, у тебя, наверное, в сидоре сухари да лепешки, угадал?.. Так вот, все у вас в бане отберут, и сядете вы на паек.
— Это почему? — обеспокоился парень.
— Потому. Положено так. Только и видели вашу провизию!
Парень заволновался еще больше.
— Да ты не вздыхай, давай сидор, мы его пока у себя оставим. Мы себе ничего не возьмем, — заверил Мишка, — хочешь, побожусь?
— По–о–дъем! — скомандовал командир, и новобранцы зашевелились.
Парень быстро развязал свой сидор, вынул из него туго набитую котомку и дал ее Га нону.
— Не забудь: вон дом с красной крышей. Валентина, вот его, спроси, слышишь? — сказал Мишка.
— Ладно!
Колонну повели к бане.
Прошел день, другой, но знакомец что–то не приходил. Валька и Мишка не раз слонялись у ограды техникума, высматривая парня, но безуспешно.
…Было часов шесть утра, когда Валентин проснулся. Его разбудил давно знакомый марш. Опрометью оделся и выскочил на улицу. От техникума шла колонна солдат. Она была не такая большая, как прежние, и оркестр был меньше, и ряды были не такие четкие, как в предыдущих.
Рядом с Валькой оказался неизвестно откуда появившийся заспанный Гапон.
— Вон он! Вон!
В первом ряду, крайний справа, шел их парень. Колонна проходила мимо.
Валька и Гапон побежали сбоку:
— Эй, парень! Что ж ты! Цело все!
Солдат взглянул на них, узнал и развел руками. Потом что–то крикнул.
— Чего? — не понял Мишка.
— Себе, себе! — Солдат тыкал пальцем в их сторону и улыбался. Улыбка у него была какая–то странная: то ли он извинялся, то ли смущался.
Новобранцев посадили в вагон, парень еще раз обернулся и крикнул, показывая на себя пальцем:
— Степан! — И помахал рукой.
— Мишка! Мишка! — пронзительно вопил Гапон и подпрыгивал, чтоб тому было его лучше видно.
Солдат улыбался. Улыбались через силу мальчишки.
— Недоучили, — вздохнул Гапон.
Оркестранты полезли в последний вагон. Поезд тронулся и пополз к роще. Неизвестно по чьему заказу оркестр заиграл бодрую полечку.
Неожиданно все это заглушил рокот моторов, из туч выползли немецкие бомбардировщики.
За сосняком, где только что скрылся состав, вскинулись взрывы, взлетели щепки, колеса!..
Бомбардировщики шли и шли в пике.
Но вот один из них, подбитый из пулеметов с уцелевших вагонов, полетел вверх, оставляя за собой полосу дыма. Под самолетом одна за другой появились две точки, над ними белыми горошинами повисли парашюты. Их несло к городу. И тут гул уходящего ввысь подбитого самолета смолк. Бомбардировщик, завалившись набок, ринулся вниз, на своем пути он зацепил крылом купол парашюта, и летчик, завертевшись волчком на стропах, канул вместе с машиной за кромку рощи. Второго несло все ближе и ближе к станции. И тогда из толпы провожавших отделилась седая старуха и побежала. И весь народ побежал туда, где вот–вот должен был приземлиться немецкий летчик. Бежали молча, стремительной волной.
