В комнате было довольно светло, хотя окон в ней как-будто не было. Щербаков с трудом приподнялся и с удивлением заметил, что передней стены нет. Вместо нее от потолка до пола свисали ярко-зеленые, в густых листьях растения, образуя живописную решетку, сквозь которую скупо проникали оранжевые полоски света.
Боль в спине заставила Михаила откинуться на постель. Несколько минут он пролежал без движений, разглядывая необычайного цвета потолок. День начался или был на исходе — этого Щербаков не знал. Таким же необъяснимым было то, как он сюда попал. Михаил ворошил память, но безрезультатно. Видения представлялись, как в бреду. Смутно припоминался момент неудачного приземления.
А потом?.. Это уже не казалось реальным, но, когда он очнулся, светило солнце и было необычайно душно. Однако больше всего его поразили страшные чудовища, окружавшие его. Он никогда ничего подобного не встречал. Они были высокие, зеленые, с вытянутыми, как у семафоров, руками. Вид их был настолько уродлив, что Михаил закрыл глаза и впал в забытье. Когда вернулось сознание, по-прежнему светило солнце, только оно палило еще безжалостней, мучительно хотелось пить. А чудовища не исчезали. Безмолвные, они казались еще страшнее. Тогда он закричал.
Никто не ответил. Жажда начинала томить все сильнее и сильнее. Он ни о чем не хотел думать, ничего не хотел знать, он готов был сразиться со всеми чудовищами за один глоток воды.
Когда вновь наступила темнота, Щербаков почувствовал некоторое облегчение. Но чудовища не оставляли его. Михаил помнил звезды, они были яркими и очень далекими. Темные, уродливые силуэты торчали повсюду. Он попытался уйти от них. Превозмогая боль, Щербаков повернулся на грудь и, еле волоча ушибленное тело, пополз.
Земля оказалась сыпучей, как речной песок. Иногда Михаил натыкался лицом на что-то острое, колючее, причинявшее ему боль. Тогда он припадал к земле и осторожно ощупывал ее впереди себя руками, отыскивая безопасное место.
Потом опять безжалостно светило солнце и. мучила жажда. День ли это продолжалось, неделю, Щербаков не знал. Иссохшими, потрескавшимися губами он все время шептал одно только слово:
— Пить... Пить...
Очнувшись, он вдруг увидел, хотя и смутно, что над ним склонился человек. Тот приблизил к Михаилу свое лицо, которое показалось Щербакову необычайно красивым. Удивленным, немигающим взглядом больших темных глаз незнакомец смотрел на молодого человека.
— Кто вы? Откуда?
— Пить... — прошептал Щербаков.
Тогда незнакомец легко поднял его на руки и двинулся через зеленую чащу.
И последнее, что припомнилось, — это вода. Ее было много, она быстрым потоком струилась по камням. Человек помог Щербакову утолить жажду и снова понес, словно маленького ребенка, на себе. А Михаилу все еще хотелось пить.
— Пить, — требовал он, — дайте мне воды...
Видимо, это он кричал сейчас, потому что из полуоткрытой двери выскользнул тот же человек в каком-то странном одеянии. Он приблизился, поднес к губам Михаила деревянную чашку с освежающей влагой.
— Спасибо, — произнес Михаил и успокоился, закрыл глаза.
Проснувшись, Щербаков присел на койку. Чувствовал он себя бодрым. Голова была ясная, и первое, о чем подумалось, это — где он находится?
С удивлением Михаил осмотрел веранду, на которой находилась его постель. Все выглядело необычным — и эти плетеные два кресла, столик и качалка, и одеяло из странного материала, совершенно незнакомого, и салатового цвета простыня, и наволочки на подушке, продолговатой, немного жесткой.
Немая тишина стояла вокруг. Сколько Михаил ни прислушивался, не уловил ни единого звука. «Странно, — подумал Щербаков, — есть ли тут люди?».
Он вспомнил лицо неизвестного человека, молодое, красивое, но во сне он его видел или наяву?
Михаил решил сойти с веранды. Он уже хотел встать с постели, когда рядом раздался приятный мужской голос:
— Здравствуйте... Как вы себя чувствуете?
Щербаков обернулся. Перед ним стоял высокий, стройный юноша, крепкого телосложения, в светлой, без рукавов и воротничка сорочке и коротких, до колен, брюках.
— Добрый день, — приветствовал его Михаил. — Я чувствую себя совсем хорошо.
— Все равно лежите, пока вас не посмотрит папа. Вам что-нибудь нужно?
— Нет, ничего... Лежать, так лежать, — улыбнулся Щербаков. — Но, честное слово, у меня отличное самочувствие. А вы не скажете, что со мной было?
Незнакомец как-то странно посмотрел на него.
— Вы ушиблись... Так говорит папа, а потом бредили.
— Давно я лежу?
Прежде чем ответить, юноша принялся считать.
— Семь дней.
— Неделю! — ужаснулся Михаил. — Какое сегодня число?
— Число? — переспросил тот.
— Ну, день сегодня какой?
— Ах, день... Сейчас скажу.
Он поспешно вышел и также быстро вошел.
— Тринадцать тысяч пятьсот тридцать седьмой день, — оказал он.
Щербаков с недоумением посмотрел на говорившего, решив, что перед ним ненормальный. Да и весь вид его — короткие брючки... деревянные сандалии...
На лице юноши, покрытом густым загаром, выделялись темные, выразительные глаза, смотревшие очень серьезно. Юноша, видимо, догадался, что ответ его вызвал недоумение:
— Папа ведет свой календарь... Он когда-то был там, наверху...
— Где там?
— Откуда вы пришли.
Михаил ничего не понимал, его охватила тревога.
— В лагерь обо мне сообщили?
— Лагерь? — снова переспросил юноша. — Да, да, знаю, я читал. Это, когда люди собираются вместе и живут в палатках.
«Нет, он все-таки ненормальный, — решил Щербаков. — Или, может, смеется надо мной...». Но на лице его Михаил не заметил и тени насмешки.
— Послушайте, — горячо проговорил он, — мои товарищи волнуются, они разыскивают меня... Если нельзя к ним быстро добраться, надо из любого селения, где есть телефон, связаться с Ташкентом или Душанбе, наконец, с любым городом, районным центром и передать, что я цел и невредим. Моя фамилия Щербаков... Михаил Щербаков.
Так как незнакомец не двигался, он спросил:
— Вы уже это сделали?
Молодой человек пожал плечами, потом взял Михаила за руку и дружелюбно сказал:
— Вы голодны, вам надо поесть.
Он придвинул столик к постели и вышел из комнаты.
Что за странный человек? Почему здесь больше никого не видно?
Юноша возвратился. Он поставил на столик два предмета круглой,формы, имеющие отдаленное сходство с тарелками и напоминавшие в то же время чаши крупных цветов красивой окраски. В середине они были снежно-белые, а чешуйчатые их края отсвечивали золотом. Такой посуде позавидовал бы каждый любитель антикварных вещей.
