«А сам доволен, — думал я, глядя на него. — Еще даст нам жизни с приборками. Особенно мне, юнге… Дипломат! В чем-то он все-таки прав!» Дело было тут даже не в споре, какой, кубрик лучше, совсем не в этом. Что-то он, боцман, знал мне неизвестное.
Стрельбы кончились. Я не пошел в радиорубку — решил посмотреть, как будут вылавливать ящик. Это был самый обыкновенный ящик из-под консервов, довольно большой, крепкий. Мы такую тару использовали вместо плавучих мишеней: их у нас не было. И снарядов на отработку стрельб американцы давали нам строго определенное количество, только на день — не разгуляешься. В этот раз на один ящик и не хватило. Решили его выловить.
Катер уже сбавил ход, вода за бортом шуметь перестала. Она только всхлипывала, отлепляясь от обшивки, когда корабль медленно переваливался с борта на борт. Океан был спокоен, дышал глубоко, ровно и почти незаметно — как спящий. Но даже в мертвый штиль, если ход сбавлен, всегда покачивает. Палуба слегка парила — ее недавно окатили из ведра. Было жарко и одновременно свежо.
Боцман стоял у края борта. Я видел, как он надвинул пониже на лоб фуражку и поднял в руке длинный отпорный крюк. Чехол на его фуражке был чисто-белый и роба тоже — стиранная-перестиранная, синел только воротник на спине. Но океан впереди посверкивал на солнце, а стоило чуть сощуриться, фигура боцмана начинала казаться темной, а отпорный крюк — гарпуном. Двигатели работали «самым малым», можно было постараться не слышать их и, совсем сощурясь, представить себе даже, что ветер шумит в парусах, что поскрипывают высокие мачты… на корабле, который идет, например, к Острову сокровищ. Океан ведь такой же, как и в те времена, каким всегда он был, вечно…
Я стоял и щурился. Смаковал те редкие на службе минуты, когда, не занятый ни вахтой, ни авралом, ни построением, остаешься наедине с самим собой и думаешь, о чем хочешь, и представляешь себе что в голову взбредет.
А боцман тогда кто — Джон Сильвер? Чепуха…
Нет, ничего у меня не получалось: океан был все тот же, но я, как ни щурился, смотрел на него своими глазами и — хотел этого или нет — думал о своем.
Собинова тоже знают на всей земле. Но не всякий его слушал, как я. В этом смысле юнге Джиму из «Острова сокровищ» до меня далеко. А легко у него все выходило: сразу стал на корабле самым нужным, сразу подвиги!..
На политбеседах в Школе юнг говорили: «Вольетесь в дружный матросский коллектив». Слово-то какое, «вольетесь»! Как будто само собой получается. Вот если бы служил эти месяцы на корабле, был в деле! А так что? Учились…
— Ящик-то! — крикнул кто-то. — Что такое?
Я перестал щуриться, поискал глазами.
С ящиком творилось непонятное. Он то скрывался под водой, то опять выныривал — как-то судорожно, и вода вокруг него пенилась и вскипала.
— Стоп, товарищ командир! — Боцман повернул голову к мостику. — Стоп!
И командир прислушался: двигатели смолкли.
Ящик приближался.
Я шагнул к борту. Пустошный мельком оглянулся — глаза под козырьком фуражки были бешеные.
Ящик скользнул под самый борт.
Я перегнулся, посмотрел.
В расшатанных досках рылась мордой акула.
— А-а-а!.. — взвыл боцман и ударил отпорным крюком прямо в эту морду.
Только что, секунду назад, в тени от борта хорошо просматривалась светло-зеленая толща воды и в ней отчетливо были видны темное узкое тело и в белых, наполовину разбитых досках — здоровенная крысиная морда акулы. А сейчас вода вскипела, взбаламутилась и — ничего! Даже ящик исчез. Потом он вынырнул метра за три от нас, ближе к корме. Боцман кинулся туда, а я, схватив другой отпорный крюк, — за ним. Акула не уходила! Она все лезла мордой в ящик, будто искала, не остались ли там для нее мясные консервы. Пустошный озверел.
— Цепляй ее! Бей! Цепляй заразу! А-а!..
Нас уже было несколько человек с отпорными крюками. Мы вопили, били в ящик, в воду, в эту нахальную морду, в длинное быстрое тело.
— Стоп! — крикнул боцман. И выдохнул: — Ушла…
Брезгливо стряхнул с крюка клок акульего мяса.
— Раненая, зараза.
Я смотрел на него. Боцман заметил.
— Ну чего?
— Ничего.
— Отпорные крюки на место!
Мы положили их в пазы с внутренней стороны борта.
Взревели двигатели, катер развернулся, пошел полным в гавань. Пустошный снял фуражку, вытер потный лоб и поморгал.
— Ушла…
— А ящик-то? — спохватился я.
— На кой он! Раздолбанный. Ну, давай по местам! Нечего тут.
«Чего? Ничего. Нечего тут» — вот и все. «Поговорили».
Я пошел к Федору.
Идти надо было через боевую рубку. Там у штурвала стоял Андрей. Покосился через плечо.
— Не подцепили?
— Клок… Раненая ушла. Понимаешь, только я хотел…
Андрей кивнул, глядя вперед.
Тоже «поговорили».
Я стал спускаться в радиорубку.
Здесь она без иллюминатора, поэтому в ней все время горит электрический свет, но спускаешься туда, как в колодец, широкий и черный: аппаратура вся вороненая, только коробки для запчастей разных ярких цветов да поблескивают стекла приборов. На дне колодца, перед высокой панелью передатчика стоят небольшие столики с ключом и два креслица.
Сейчас в одном сидел Федор. Наушники он сдвинул на виски.
Я сел рядом.
— Что там за шум был?
— Акула.
Федор повернулся ко мне, смотрел спокойно и выжидательно. Я стал рассказывать. Старшина кивал, иногда улыбался и, по-моему, думал о чем-то своем или, быть может, слушал одновременно и эфир.
— И только я хотел…
— Да, он — моряк, — перебил Федор.
— Кто?
— Боцман. Говоришь, озверел. Еще бы! Моряки ненавидят акул.
— Во все времена! — сказал я. — А что, он один у нас моряк?
Федор, помолчав, спросил:
— Знаешь, какая фамилия была у шкипера Петра Первого — в Архангельске? Пустошный!
— Ого! — сказал я. — Предок боцмана?
— Нет.
— Значит, однофамилец?
— Не только.
— Хм?..
— А про полярного исследователя Седова слышал? Так вот, Седова в его последнем походе сопровождали до самого конца два матроса, и одного фамилия Пустошный.
— Тоже не родственник?
— Нет.
Я помолчал.
— И не только однофамилец?
— Земляк, — сказал Федор. — Понял?
— Подумаешь!..
— Подумай. — Старшина снял наушники, закурил. — Есть под Архангельском поморское село, называется Великая Пустошь. И район Пустошинский. В том селе — все Пустошные и все моряки. «На воде», как они говорят. Я перед самой войной в отпуске был, заезжал. В апреле. От боцмана его жене подарок привозил.
