со своей постелью. И у него для этого имелись гораздо большие основания, чем просто лень: после вчерашнего он чувствовал себя не очень хорошо – у него трещала и раскалывалась голова, а во рту было сухо, как в печке, – и он мечтал лишь о том, чтобы выпить чего-нибудь освежающего и оставить своё вялое, немощное тело в покое ещё на неопределённое время. Он едва нашёл в себе силы, чтобы чуть приподняться и вытащить из рюкзака бутылку с водой, после чего жадно припал к горлышку горячими, пересохшими губами. Могло показаться, что он пару-тройку дней шёл по знойной, раскалённой пустыне и до предела измучен жаждой. Он пил до тех пор, пока не опорожнил бутылку до дна, а затем бессильно уронил голову и замер, прерывисто, хрипло дыша и время от времени жалобно постанывая.
– Не-э… эт перебор… перегрузка, – вымолвил он чуть погодя слабым, каким-то измятым голосом, будто с трудом пережёвывая слова. – Не буду больше спиртягу пить… Такая дрянь, если честно… Как они её пьют?
– Археологи! – с кривой ухмылкой произнёс Юра, открыв глаза. – Им не привыкать. Вылакают что угодно. У них глотки лужёные.
Паша тоже несколько принуждённо усмехнулся.
– Это почему же?
– Потому что работа у них такая. Собачья, – уже без улыбки, с неприязненным, как будто чуть брезгливым выражением проговорил Юра. – Возятся в земле, как черви. Тревожат мёртвых. Гробокопатели… Паршивое занятие, одним словом.
Паша немного помолчал, точно обдумывая услышанное, и опять слегка усмехнулся.
– Вот то ли дело сталкеры!
Юра кивнул и совершенно серьёзно, чуть сдвинув брови, подтвердил:
– Да, это совсем другое дело. Сталкер – свободный человек! Может быть, самый свободный из всех… насколько это вообще возможно. Идёт куда хочет, делает что вздумается, никому не подчиняется и не кланяется… Ну, разве что обстоятельствам, – оговорился он с задумчивым видом. – Но от этого никто не застрахован… Есть вещи, с которыми волей-неволей приходится считаться…
Паша ничего не сказал. Терзаемый жестоким похмельем, он маялся, метался, крутился из стороны в сторону, не находя себе места. То порывался куда-то идти, то валился навзничь, накрывался спальным мешком с головой и, охая и шумно отдуваясь, лежал без движения, что-то по временам бурча и испуская протяжные стоны.
Юре в конце концов надоело это, и он раздражённо проговорил:
– Слушай, ты достал! Иди опохмелись. Авось полегчает.
Паша, словно только этого и ждал, тут же вскинулся и пополз к выходу. Но на пороге задержался, точно остановленный внезапной мыслью, и, полуобернувшись, произнёс:
– Там это… водила «пазика», Палыч, говорил вчера, что послезавтра утром… то есть, получается, уже завтра… поедет в город… За водой там, жратвой… Ну и мы могли бы…
Юра, явно заинтересованный сообщением, чуть подумав, кивнул.
– Отлично. Вот на нём-то мы и укатим отсюда. Так оно безопаснее будет… – Он вдруг прервал себя, будто вспомнив о чём-то – или, скорее всего, о ком-то, – и заметно погрустнел.
Паша, тоже, видимо, раздумывая о своём, помолчал немного и как-то неуверенно, понизив голос, спросил:
– Думаешь, всё нормально будет?
Юра, всё ещё погружённый в себя, шевельнул бровью.
– Надеюсь, что да… Хочется верить, что в ближайшие сутки не случится ничего экстраординарного и мы спокойно уедем отсюда… Чтобы никогда больше не вернуться, – закончил он едва слышно.
Паша помедлил ещё чуть-чуть и, покачав головой, выбрался из палатки, оставив приятеля наедине с его меланхоличными думами.
Юра действительно ещё какое-то время не двигался с места, уйдя в свои размышления – не самые отрадные, судя по его хмурому, озабоченному виду и даже как будто несколько расстроенному виду. Потом, наскучив, по-видимому, затянувшимся бездействием, поднялся и вышел наружу.
Там он застал ту же картину, что и за день до этого. Опустевший лагерь, в котором время от времени показывалась какая-нибудь ничем особо не занятая личность со скучающей физиономией и блудливо бегавшими глазами; подвешенный над огнём массивный закопчённый котёл, наполненный, как и вчера, аппетитно пахнущим кипящим варевом, и сновавшие рядом дежурные; и шумевший, бурливший и искрившийся весельем раскоп, облепленный людьми, как торт мухами. Туда после короткого раздумья Юра и направил свои шаги. А приблизившись, стал искать глазами ту, что вот уже сутки занимала его мысли – и чем дальше, тем всё более настойчиво и властно, понемногу вытесняя из них всё остальное, даже то, о чём, казалось бы, он должен был думать сейчас в первую очередь. Однако ничего поделать с этим он уже не мог, это было сильнее его, это овладевало им и подчиняло его всё больше. Он не в силах был не думать о ней и хотел по-настоящему только одного: видеть её, говорить с ней, слышать её голос, чувствовать её присутствие…
Он заметил её сразу же. Она с несколькими другими девушками работала наверху, на краю ямы, возле огромных куч выкопанной земли. Вооружившись кисточками, они очищали извлечённые из её недр находки, какие-то бесформенные, облепленные глиной мелкие предметы, – Юра так и не понял, да и не пытался понять, что это такое и какую ценность представляет. Это интересовало его меньше всего. Его интересовала только она. Он смотрел на неё почти не отрываясь, лишь изредка отводя взгляд и равнодушно окидывая им трудившихся – и одновременно не забывавших резвиться и дурачиться – студентов. А затем опять устремлял взор на Марину, нетерпеливо ожидая, когда же она обратит на него внимание и взглянет на него своими живыми, лучистыми глазами.
Ждать пришлось не слишком долго. Буквально через минуту после того, как он появился поблизости от раскопа, она заметила его и, не переставая работать и болтать с подружками – теми самыми, что были с ней накануне, за исключением, разумеется, Кати, – иногда бросала на него быстрые, скользящие взгляды. Которые, впрочем, понемногу задерживались на нём подольше и становились всё внимательнее и пристальнее. Настолько, что это было вскоре замечено её подругами, которые немедленно принялись кидать на неё и Юру многозначительные понимающие взоры, шушукаться и пересмеиваться, чем заметно смутили Марину, тут же прекратившую смотреть на него и немного насупившуюся.
Поняв, что его присутствие и слишком явное внимание к Марине вызвали нежелательные последствия, Юра, бросив на неё последний взгляд, не без сожаления отошёл и направился к реке. Он хотел побыть один, наедине со своими мыслями, становившимися всё более сложными и путаными. Окружающее многолюдство и непрекращающийся шум, необходимость всё время быть на виду, у всех на глазах тяготили и раздражали его. Ему больше были по душе тишина и лесное приволье, по которому он привык скитаться в компании одного, максимум двоих спутников.
