в 4500 м). Тем не менее он сделал подробное описание и составил карту всего района. Им же были собраны сведения о 60 видах птиц, в том числе он впервые описал алтайского улара. Им же отмечены факты нахождения на Алтае журавля-красавки, бородача-ягнятника, а также ласточки и домашнего воробья, проникших вглубь гор вместе с русскими переселенцами. Геблеру принадлежит честь открытия подвида длиннохвостого суслика (суслик Эверсмана).
Исследуя высокий хребет, названный им Катунским, Геблер дошёл до реки Аргут и далее до нижнего течения реки Яссатер (Джазатер), откуда Белуха виднелась далеко на западе, причем в профиль она была одногорбой. Проследив восточное продолжение хребта, названного впоследствии Южно-Чуйским, Геблер закончил своё самое плодотворное путешествие, длившееся целый месяц.
О результатах своих исследований Геблер сообщал в бюллетенях Московского общества испытателей природы (МОИП) на французском языке, а обобщённый труд по трём поездкам 1833, 1834 и 1835 годов в верховья Катуни, Берели и на Аргут, названный «Обозрение Катунских гор с их высочайшей вершиной Белухой в Русском Алтае», он опубликовал на немецком языке в Мемуарах Академии наук. Этот труд был удостоен Демидовской премии в 2500 рублей.
В последний раз Геблер побывал на Зыряновском руднике в 1844 году, когда вместе с экспедицией известного геолога Г. Щуровского совершил трудный переход из Риддера через белки Холзунского хребта. В своём главном труде о Катунских горах он писал: «Скалы, болота, опасные переправы через реки, грозы, дожди, туманы, густые леса, комары и мошки делают такие поездки очень трудными, но зато чистый воздух, умеренная температура, превосходная вода и в особенности чудесные виды гор, природы и прекрасная растительность — всё это с избытком вознаграждает за такого рода неприятности».
Исправник с серебряной шпагой
Наконец настал день, назначенный на вскрытие церковной усадьбы. К этому времени от здания остался лишь фундамент на известковом растворе. А день выдался на редкость ярким, солнечным, с бодрящим свежим утром.
— У меня такое впечатление, что мы собираемся на праздник Первого Мая, а на самом деле идем заниматься гробокопательством, — поделился за завтраком Роман с Борисом Васильевичем.
— Ну, молодой человек, не надо так печально и грустно. Как предполагают мои эксперты из краеведческого музея, самая важная персона, покоящаяся на нашем погосте, — это зыряновский исправник, то ли Циолковский Алексей Осипович, то ли Оларовский Эпиктет Павлович, захороненные ещё в 1840–1850-е годы. То есть прошло более ста лет, и теперь это захоронение становится археологическим артефактом, а не каким-то объектом судебной или паталого-медицинской экспертизы.
— В любом случае будьте подальше и ничего не трогайте руками, — забеспокоилась Клавдия Николаевна. — Мало ли что, там может гнездиться инфекция.
— На этот счёт всё предусмотрено, — заверил Борис Васильевич, — там будет работник санэпидемстанции, он примет все необходимые меры. Главное, я думаю, надо действовать сугубо осторожно, чтобы не получилось, как с кладом купца Верёвкина.
— А что там произошло? — спросил Степан.
— А то, что экскаватором раздавили закопанный клад. А там, как на грех, оказался ящик с коллекционной посудой. Естественно, от неё остались одни осколки, и весь клад пропал.
— Да, действительно жалко, — не удержался Роман, всегда остро реагирующий на подобные музейные потери.
— Такой посуды, какая там была, сейчас не делают, — вставила Клавдия Николаевна. — Очень тонкая работа. Борис приносил осколок — одно загляденье! Да вы кушайте, кушайте! — вдруг спохватилась она, накладывая в вазочки сладости. — Это мёд с вашей же пасеки. И варенье малиновое там же варили.
— Да, такого мёда больше нигде в мире нет, — добавил Борис Васильевич. — А самый лучший — дягилевый, горный. И цветок-то так себе и не очень запашистый, этот дягиль, а вот гляди-ка, какой мёд! Мне ещё ваш папа, Пётр Иванович, делился на этот счёт. Любит он это дело — пчеловодство.
— И картошка зыряновская хороша, — вставила Клавдия Николаевна, — и помидоры местные — лучше не бывает. А в общем, нехорошее это дело — тревожить мёртвых, — вдруг снова она вернулась к главной теме дня.
— Согласен, мать, согласен. Но что поделаешь — не закрывать же карьер из-за десятка могилок. Всех перезахороним, как полагается по христианскому обычаю, на кладбище. Вот перенесли же братскую могилу борцов за советскую власть — и мы перенесём. Пора, нам пора! — вдруг заторопился Борис Васильевич.
В конторе их уже ждала сотрудница музея — пожилая женщина, скромно державшаяся в сторонке.
— Наталья Борисовна, — обратился к ней Борис Васильевич, — вот те ребята, что раскопали в тайге клад. Любите и жалуйте!
— А-а, бухтарминские кладоискатели! — живо отреагировала та. — Очень рада познакомиться. Что там у вас? Кузнецовский сервиз? Вот и хорошо. Да, мы возьмём, если вы не возражаете. Денег у нас нет, чтобы заплатить, а грамоту дадим. Оприходуем с резюме: дар братьев… Как? Дементьевы? Будет числиться как ваш дар.
— И ещё надо записать Свиридова. Пахома Ильича, — вспомнил Роман. — А денег нам не надо.
— Хорошо, хорошо, я вас понимаю, — сказала Наталья Борисовна. — Вы когда к себе едете?
— Собирались сегодня. Вот сейчас посмотрим раскопки и пойдём на автостанцию.
— Так зачем, поедем вместе, у меня «газик». Дорога-то есть?
— Есть, хотя и плохая.
— Вот видите, как хорошо всё получилось? — сказал Борис Васильевич и, не глядя на секретаршу, протягивающую ему бумаги, решительно направился к выходу.
— Так, я вижу, все в сборе — едем, не откладывая, на место. А ты, Василий Кузьмич, командуй, — обратился он к начальнику участка, — да предупреди Мартыныча, чтобы поосторожнее действовал, Знаешь, как говорят, опытный экскаваторщик ковшом может гвозди забивать. Пусть метровый слой снимает, а дальше только вручную. Мужики как, готовы?
— Да вот же они стоят с лопатами.
— Вот и хорошо, приступайте.
И, не дожидаясь указаний своего подчинённого, закричал экскаваторщику:
— Мартыныч, копай ювелирно, чтобы ни гу-гу!
— Да не беспокойтесь, Борис Васильевич, всё будет сделано первый сорт.
Громадный экскаватор ожил, заскрипел, ковш пришёл в движение, и через час работы приступили к копке рабочие с лопатами. Через какие-то полчаса лопаты глухо стукнулись о кирпич. Это всех озадачило: почему не дерево? Расчистили — оказалось что-то вроде склепа, в котором и стоял гроб.
— Листвяк, — признал рабочий, опустившийся на колени. — Должно всё сохраниться.
Гроб был из почерневших досок с бронзовыми, литыми ручками.
— Своя работа, — определил рабочий, — местное литьё.
Открыли крышку, рассыпавшуюся на полусгнившие доски. Все молча столпились вокруг могилы.
— Важный чин, — произнёс кто-то из присутствующих, а другой добавил: — В мундире, как военный, и со шпагой.
— Да, так было положено: все имели чины, по образцу военных, — снова сказал первый голос. — Хотя исправник — это полицейский чин, но они в то время представляли собой
