кержаков, — добавил Стёпа. — Вот, например, Егор наш из кержаков. Правда, Егорша?
— Сам ты кержак! — недовольно огрызнулся тот.
— А-а, извиняюсь, из старообрядцев, — поправился Стёпа. — Совсем забыл, что здесь это слово не любят, даже обижаются.
— А зря, — вступил Роман, — кержаки нормальные люди, и ничего нет обидного в этом слове.
— Такая репутация о кержаках только у нас, здесь, на Алтае, а в России никто бы не обиделся.
Егор, недовольный, произнёс целую речь:
— Кержаки, не кержаки, батька говаривал не раз: «Из местных мы, здесь испокон века обитали». Дед на шахте в Зыряновске робил. Бергал, значит, был. Это уж отец мой крестьянством занялся. Тогда многие из бергалов ушли кто в пчеловоды, кто пахарем — благо земли было навалом. После «горы», шахты значит, земледелие благополучней оказалось. В шахте чахотка губила, ревматизма и всякие другие хвори, а в поле, на пашне, хоть и забот ещё боле, а всё же здоровей на вольном воздухе.
— Я вот что думаю, — сказал Роман, — неплохо было бы поискать следы этих каменщиков здесь у нас на Хамире.
— А как? — не понял Стёпа. — Ни курганов, ни древних руин у нас нет.
— Курганы здесь ни при чём, это древность. Истории каменщиков двести и меньше лет. Следы поселений, землянок надо искать. Расспрашивать стариков. Может, кто что помнит или знает. Ходить, смотреть, искать. Живём и не знаем, что вокруг нас.
— Я люблю бродить, — обрадовался Егор, — особенно с ружьём, а можно и с удочкой.
— Это дело нехитрое — бродить просто так, — а вот заниматься исследованиями куда интереснее, хотя и сложнее.
Перепрыгивая с камня на камень на броду через Екипецкий ручей и обходя лужи после дождя, друзья подходили к дому.
— Ой, ребята, не поверите, на кого я намедни в лесу наткнулся! — взволнованно сообщил Егорка. — Два дня назад пугало лесное видел. Глазища во-о, клювом щёлкает — не подходи! Вот страсти-то! Рыжий, как наш котяря, и весь растрёпанный. Сам сидит на обломанной лесине, а под ней косточки валяются. Целая куча, и нога заячья в шерсти.
— Ты что, Егорша, неужели гнездо филина нашёл?
Роман заинтересовался не меньше Егорки:
— Сколько хожу по лесу — ни разу не довелось логово пугача найти. Может, ошибся ты?
— Ей-богу, не вру, — божился Егор. — Хотите, сведу самым лучшим образом?
— И далеко ли?
— Далеко, далеко. Екипецким ключом идти, потом логом направо. Там пихтач вперемешку с топольником. Пройдёшь пятипалую пихту, и ещё метров пятьдесят будет.
— Ну и что там, дупло?
— Дупло, не дупло, — настоящее логово на макушке пропащего тополя. Кора лохмами свисает, большой ствол белый, лыко облезло. Филя там сидит, зыркалами своими сверкает. Близко опасно подходить Злой очень.
— Может, птенцы у него? Или яйца…
— Не знаю, я побоялся смотреть. Он сердитый — не знаешь, что у него на уме. Вот образина — немало зайцев передавил. Ночью как гукнет — мороз по телу.
Смотреть Филю шли всей гурьбой. Всем, и даже Петру Ивановичу захотелось увидеть такую диковину. Долго пробирались через чащу, не переставая удивляться удаче Егора. Такое раз в жизни случается.
Ещё издали Егор указал на мощный ствол мёртвого тополя, белеющего среди леса. Макушки у него не было, один корявый ствол с выгнившей сердцевиной.
— Гляньте на развилку. Там вроде норы, в ней этот пугач и обитает.
— Да-а-а, протянул Роман, — там не только Филя. Соловей-разбойник поместится! Оно, вроде как там и укрытие есть. Серьёзная птица! Подходи осторожно, а ну как вцепится!
Однако ничего страшного не случилось — гнездо без хозяев оказалось. Филин, видимо, загодя слетел, услышав шум и разговоры. В нише, образовавшейся от обломленного ствола, сидели три его отпрыска. Три белых пуховых птенца. Они таращили глаза и громко щёлкали клювами, выставляя когтистые лапы.
— Вот они какие, филинята!
Зимними вечерами крики филина из леса слышались постоянно, и что Роман, что Стёпа даже и в мечтах не смели увидеть этого пугача живьем.
— Может, одного возьмём? — неуверенно спросил Степан отца.
— Боже упаси! — замахал тот руками. — Мяса не напасёшься, да и грех такую серьёзную птицу из природы изымать. Чудо-юдо лесное, без него и лес не лес. Ни сказки, ни Лешего, ни Бабы Яги. Гляди, какие красавцы! А что разбойник — так «на то и щука, чтоб карась не дремал».
Агафон — веснушчатый, невысокий мальчик тринадцати лет, с лицом, шелушащимся чешуйками, и огненно-рыжими волосами.
— Давай мы тебя будем звать Рыжиком, — предложил Роман. — Ты у нас самый солнечный человек.
— Зовите хоть горшком, только в печку не ставьте, — отозвался Агафон. — А мамка зовёт меня Гошей.
— А у нас в классе есть рыжий мальчик, так его Солнцедаром зовут, — сказал Егор.
— Нет, Рыжик будет получше, — не согласился Роман. — Правда, Гоша?
— Повезло тебе, Гоша, — девчонки, небось, завидуют?
Теперь уже и Стёпа решил обсудить нового друга.
— Завидуют не завидуют, только больно дразнятся.
— А я знаю как, — сказал Егор. — Чего тут не знать: Рыжий, пыжий, волосатый, убил дедушку лопатой!
— Ну и что ты, Рыжик, обижаешься?
— Обижайся не обижайся, сытым от этого не будешь.
— Я смотрю, Рыжик, ты за словом в карман не лезешь, — поддержал Агафона Роман. — Ты на дураков не обижайся. Они потому и дразнятся, что дураки. Скажи лучше, что ты больше всего любишь?
Агафон насупился.
— Только не упоминай про пельмени и шанежки.
— Люблю смотреть, как муравьи живут.
— Муравьи? Нашёл себе занятие!
Егор искренне удивился и даже возмутился.
— Уж тогда бы сказал про пчёл. От них больше толку.
— А мне нравится, как он мыслит, — вдруг заявил Роман, — во-первых, пчёлы — это материальная категория, нажива, богатство, а муравьи — категория духовная, безгрешная. На редкость бескорыстные и нетребовательные существа. Муравья никто не заставляет трудиться, а он вкалывает, себя не жалея. Таскает жратву на благо общества, посмотришь на него — на горбу ноша, тяжелее самого раза в три, и никакого личного дохода. Это же коммунизм в чистом виде. Может, генетики исправят эту ошибку природы — вместо разума вставят нам муравьиные, пчелиные инстинкты?
— Ну это, Роман, ты слишком высоко забрался, — снова вступил Стёпа. — Ты, Гоша, лучше скажи: горилку пьёшь?
— Какую такую горилку?
— Ну брагу, бражку, медовуху. Кержаки ведь все её пьют.
— Никакие мы не кержаки, — возмутился Агафон. — Мамка сказывала, бухтарминцы мы, а папаня ваш, говорит, уймонский.
— Вот придрались к парнишке, — решил закончить дебаты Роман. — Старообрядцы, хотя и гуляли крепко, но и работали так, как нам и не снилось. Гоша, я смотрю, мы с тобой
