ноги. Он скомандовал всем покинуть горящий бронетранспортер и занять круговую оборону…
Тетя Дина замолчала, вздохнула тяжело и вновь потянулась к бутылке с шампанским, налила Лене, налила себе.
– Давай, Ленок, выпьем за тех ребят, которые сорок лет назад все это перенесли. Они были лучше нас…
– Давайте, тетя Дина. – Лену не удивляло ни обращение к ней, какое бывает только в семье, в среде близких людей – «Ленок», ни то, что они с тетей Диной, о которой она еще два часа назад не знала ровнехонько ничего, вдвоем отмечают Новый год, ни ощущение тесной связи, причастности ко всему, что здесь происходит. Она чувствовала себя здесь хорошо или, как ныне модно говорить, комфортно, – ей казалось, что бывала она здесь раньше много-много раз… А она была тут впервые. Колдовство какое-то.
Тетя Дина выпила немного шампанского, приложила к губам кусочек хлеба.
– Начал, значит, Петр Иванович вылезать из бронетранспортера, а не может – ноги-то раненые, чужие, не подчиняются ему… Словом, ни туда ни сюда, – застрял. Тут мина китайская недалеко хлопнулась на землю. Петра Ивановича воздушной волной и выдернуло из машины. Заполз он, значит, под бронетранспортер, улегся между горящими колесами и потерял сознание. Наверное, там и сгорел бы, если б ветер не сменил направление. Уже потом, когда пришли наши на подмогу, два солдатика вытащили его, обгорелого, окровавленного из-под бронетранспортера, хотели отдать похоронной команде, а Петр Иванович наш зашевелил губами. Живой был, значит. Доставили его в санитарный пункт, а он признаков жизни уже не подает. Его положили в сарай, на холод, вместе с мертвыми… На счастье, прибыл врач из нашего отряда. Когда ему сказали, что Косинов мертв, он решил удостовериться сам – так ли это? Отправился в сарай к мертвым. Там по зрачкам определил, что Косинов жив. В общем, на вертолет его – и в Хабаровск. Петр Иванович находился в коме. Там его вывели из комы, вернули с того света на этот… Наградили орденом Красного Знамени. Работать перевели в Москву. Говорят, потом он никогда не смог натянуть на раненые ноги сапоги – даже на строевые смотры ходил в ботинках, – тетя Дина в указующем жесте подняла указательный палец.
– Он ныне живой, Петр Иванович?
– Стал полковником, не раз бывал у нас в командировках. Но недавно, говорят, умер. Там же, в Москве.
За окнами продолжала грохотать пурга. Разыгралась она настолько, что даже лешие начали покидать дремучие лесные углы и поспешили к людям, под их крыло – намерзлись в лесу, натерпелись страха. Один такой бедолага, кажется, нашел прибежище в трубе – в канцелярии, где сидели тетя Дина с Леной, было слышно, как он пытается согреться там, трясется, стучит костями, зубами щелкает, – тряска эта, стуки костяные, были слышны не только в канцелярии, а и в подвале, и Лене от этого сделалось боязно.
Тетя Дина почувствовала ее страх и заметила с обезоруживающей простотой:
– Не бойся, здешние лешие – мужики незлобивые.
Лене стало интересно, и она спросила тетю Дину:
– Вам что, доводилось с ними встречаться?
– А как же! И по грибы когда ходила, и по ягоды… Раз на раз не приходилось, но иногда лешие попадались. То закурить попросит, то падь хорошую покажет, где благородных грибов больше, чем в других местах, то просто от скуки остановит, чтобы потрепаться. Они же – тоже люди, лешие эти, – тетя Дина даже вздохнула от сочувствия к неведомым лесным существам, вытащила из кармана вязаной кофты платок, промокнула им глаза. – Что-то наши мужики задерживаются, никак с нарушителем справиться не могут…
Лена не выдержала, подпрыгнула на стуле:
– Тетя Дина, а как лешие выглядят? Злые они?
– Совсем не злые.
– А какие?
– Скорее добродушные.
– Во что одеваются?
– Одеваются вполне прилично. Не могу сказать, что пиджаки носят от этого самого… Армани или от кого-то еще, но дырок на рукавах нет. Рубашки, конечно, без галстуков, но тоже приличные, чистые – видать, у них по этой части дело поставлено на должном уровне, прачечная имеется… Обувка у них крепкая, очень крепкая – ведь столько приходится по тайге ходить, ноги бить, подошвы сжигать до пепла… Картузы у них бывают обычно на самую носопырку натянуты, чтобы дорогу лучше видеть, на разных птиц, да на лимонниковые гроздья не отвлекаться.
– А роста они большого?
– Нет, среди леших таких не бывает, все они росточка маленького. Вот такие вот, – тетя Дина показала рукой, – сантиметров пятьдесят – семьдесят примерно. Как пацанята.
Прижав пальцы к вискам, Лена потерла их, словно б проверяя, наяву у нее разговор с тетей Диной происходит или во сне. Судя по всему, разговор происходил наяву.
Тетя Дина тем временем перевела разговор в другое русло – она с самой первой минуты их знакомства занималась этим:
– Твой лейтенант – мужик перспективный, в рост уже пошел – вот-вот должны присвоить старшего лейтенанта. А там и до полковника недалеко. Граница делает людей очень умелыми. Приходит неумеха, пуговицу пришить к штанам не может, а через два месяца умеет делать все, даже коров доит и компьютеры чинит, вот так, Ленок. И блоху подковать может, и палец к носу приклеить, и суп свалить из топора, и сапоги без дратвы и шила починить, и человека лечить без аспирина и антибиотиков. Я за своим мужиком горя не знаю. Твой, кстати, – такой же. – Тетя Дина улыбнулась тепло, душевно, в следующее мгновение на ее лицо набежала озабоченная тень. – И чего это наши так долго задерживаются?
1 января. Станция Гродеково. 3 час. 50 мин. ночи
Верников лежал на снегу так долго, что ему показалось – он примерз спиной к земле. Над ним с враждебным визгом промахивал ветер, пробовал зацепить человека, приподнять его и уволочь, но это у разбойника не получалось, и он хохотал досадливо и одновременно издевательски, вновь налетал на человека и опять отскакивал от него. Старик Верников боялся пошевелиться – приподнимется над землей и потеряет сцеп с твердью, а это – штука опасная: уволочет его могучий ветер за крайние дома станции и тогда пиши пропало, тогда вряд ли он выкарабкается.
– Эй, помогите кто-нибудь! – пробовал сипеть Верников, звал на помощь, но никто не услышал его, только чудовищный ветер захохотал оскорбительно, загромыхал, швырнул в глаза горсть жесткого ледяного песка.
Старик был на улице один, все люди попрятались по домам, по квартирам, пережидали непогоду, никто не выходил подышать свежим воздухом.
Верников ненавидел своих земляков. Было за что их ненавидеть.
Попал он в худое положение, в вилку: и отрываться от земли, от надежного упора, попавшего ему под ноги, было нельзя, и лежать долго в мерзлом месте, на холоде и снегу, тоже было нельзя – он здесь оставит все свои внутренности… Как быть? Вот незадача-то! Надо было действовать, а он не
