спустилась Оля Керосинова; дежурная, увидев шампанское, оживилась:
– О-о-о!
– Олечка, может, выпьешь капелюшечку?
– Да ты что, теть Дин!
– Новый год же!
– Ни глотка, тетя Дина. Нельзя!
Была Оля одета в пятнистую полевую форму, на мягких крылышках погон красовались ефрейторские птички.
– Ну что там ребята? – спросила тетя Дина. – Не задержали еще этого козла?
– Ищут.
– Может, он ушел?
Керосинова отрицательно покачала головой.
– Нет. На льду реки он не появлялся, инженерная система не зафиксировала.
– Значит, где-то здесь, – задумчиво протянула тетя Дина, начальственно приподняла одну бровь. – А сработка фальшивой быть не могла?
– Исключено.
– Может быть, секач втюхался? Секачи тут здоровые, как трактора…
– Нет.
– Или изюбр… А?
– И не изюбр, тетя Дина. Прошел человек.
– О-ох-хо-хо, – горестно вздохнула тетя Дина. – На улице-то вон что делается. Поморозятся ребята. И мой старый вместе с ними…
Дежурная по связи промолчала – погода вызверилась совсем, такая пурга случается раз в тридцать лет, а то и еще реже – раз в полвека.
Ефрейтор Керосинова с интересом посмотрела на Лену, оценила ее про себя. Красивое Олино лицо ничего не выразило, было спокойным, даже более – равнодушным: Лена не была ей соперницей. Уходя Керосинова улыбнулась:
– Завидую я вам – шампанского можете выпить…
1 января. Контрольно-следовая полоса. 3 час. 28 мин. ночи
Коряков перевел дыхание, пальцами выскреб в спрессованном снегу выступ, чтобы можно было держаться, спустился на полочку ниже, огляделся. Снег хоть и был спрессованным, но свежий, без сусличьих нор, проделанных теплом, поднимающимся снизу, от живой земли, без ледяных твердых ребер, оставляемых обычно сильными морозами, без оплывней, – в общем, это был свежий снег. Это, собственно, вселяло надежду: нарушитель – здесь. Застрял, никуда не ушел…
Лейтенант снова сделал в снегу два неглубоких выступа, один вверху, второй внизу, разбил ногой пласт снега и спустился еще на полметра ниже.
Было холодно, очень холодно, хотя на деле должно быть наоборот: снег ведь утепляющий материал и стоит только вызвездиться непогоде, такой, как сегодня, – все живое начинает закапываться в него, в спасительную глубь – там и тепло, и волк напасть не сумеет, – но сейчас все происходило словно бы вопреки законам природы… Коряков посмотрел на часы, оседлавшие запястье, недовольно поморщился: так долго они не ловили еще ни одного нарушителя.
Подергав веревку, лейтенант спустился еще на метр. Казалось, конца-края не будет этому колодцу – он был бездонным.
В голове возникла, завозилась беспокойно нехорошая мысль: а что если нарушитель обманул пограничников и форсировал покрытый льдом Суйфун в другом месте?.. Нет, этого быть не может. Не должно быть.
Когда он пройдет этот колодец до конца – все станет ясно.
Он обогнул опасный земляной выступ, спекшийся от мороза в камень – выступ перекрывал лаз колодца на треть, мрачно поблескивал ледяными искринками, дышал холодом. Коряков не стал останавливаться около него, спустился на два метра вниз, закрепился на плоской полочке, огляделся.
На одной из сторон колодца были отчетливо видны две глубокие борозды, словно бы кто-то на хорошей скорости проносился мимо и зацепил за стенку, вторая сторона была чистой… дно внизу было запечатано снеговой пробкой.
«Нет тут никого, – с разочарованием подумал Коряков, – можно возвращаться. Финита! Нарушитель находится в другом месте, может быть, даже на другой стороне реки, в Китае, в городе Санчагоу… А дно лаза, колодца этого – вот оно…»
Возвращаться Коряков не стал, решил расколупать пробку и заглянуть в поддон колодца – что там?
Он выбил ногой ступеньку пошире, оперся на нее, другой ногой выбил вторую ступеньку, также оперся на нее…
1 января. Станция Гродеково. 3 час. 30 мин. ночи
Кряхтя, постанывая, борясь со звоном, сидевшем в ушах, – так организм откликнулся на изменения в погоде, на пургу, у Верникова поднялось давление, – старик Верников оделся и, прикрыв таз с пеплом газетой, вынес его на улицу.
Там, присев на корточки в воющем пространстве, чтобы ветер не сбил с ног, огляделся по сторонам – не видно ли где-нибудь гуляющей молодежи? Молодых людей не было видно, молодежь в такую погоду предпочитала сидеть по домам, накачиваться клопомором, либо какой-нибудь иной пакостью. Верников облегченно вздохнул и снял газету с таза.
В то же мгновение ветер ловкой лапой подцепил черный сор, остропузой грудой поднимающийся над тазом, и швырнул в воздух, – только пух с пылью полетели в разные стороны, второй лапой ветер выбил таз из рук Верникова, швырнул на землю, в прокаленный жесткий снег. Таз громыхнул, будто большой барабан и, подбиваемый невидимым потоком, проворно пополз в сторону.
Замахав протестующе одной рукой, старик Верников попытался второй рукой зацепиться за что-нибудь в воздухе, заскреб впустую пальцами по пространству, – увы, бесполезно, ничего в воздухе не было, и Верников с ужасом ощутил, что ноги его скользят по снегу, на собственных старых башмаках «Прощай, молодость» он едет, будто на лыжах. Без всякого скрипа, без гуталина, неподмазанный, всухую, и получается это у него лихо, будто в колдовском сне.
Удерживаясь на ногах, Верников вновь отчаянно замахал руками, засипел, словно дырявый паровоз, вместе с кашлем и сипением выбил из себя твердый комок слюны и в следующее мгновение повалился на снег.
Некоторое время его продолжало волочь по скользкой поверхности, потом под ногу ему попал твердый обледенелый заструг, на манер клыка выросший в снегу. Верников обрадованно уперся в него ступней, засипел сильнее и остановился.
Глянул, где же таз? А таза и след простыл – ветер уволок его уже далеко. Верников перекрестился – ну и погодка! Бед она наделает много – и электричество порвет, и мачты повалит, и птиц со зверьем умертвит немеренно, и на побережье повышибает глаза у моряков.
Одно время Верников, обзаведясь новыми документами, завербовался в Среднюю Азию – надо было исчезнуть, затеряться в каком-нибудь дальнем углу, переждать время, изменить свою внешность, чтобы даже собственная собака перестала узнавать, – и это Коробову-Верникову удалось.
Он устроился работать в гидрометеослужбу, окончил курсы и стал техником. Одно время работал на Памире, на отдаленной станции, куда никто не хотел ехать, – хорошо там было, зарплата шла тройная, в аллахом забытый горный кишлак никто лишний раз носа не совал, о чекистах Верников лишь только слышал – знал, что они существуют и не больше, – в общем, он расправил плечи и вздохнул полной грудью…
Но были и неудобства – если портилась погода, то мертво запечатывала кишлак, заваливала снегом. Среди черных огромных каменьев лепились крохотные ласточкины гнезда – людское жилье, кибитки с тонкими шпеньками труб, плюющихся жидким теплым дымом, искрящих, разбрасывающих гаснущий сор по округе, плывущих неведомо куда. Иногда снега наваливало столько, что невозможно было из одной кибитки перебраться в другую, – и люди и кони тонули в белых мерзлых завалах.
А однажды был случай, когда человек пропал вообще, – старший техник, начальник Верникова пошел на площадку снимать показания приборов… Пошел и не вернулся.
Через полчаса несколько человек, обвязанных веревками, чтобы не потеряться, начали
