— Ну вот! Кто прав? — закричал утиным крякающим голосом заведующий отделом. — Вот он! Жив и здоров… Говорю же вам, я видел, как он из кондитерской выходил.
— Чёрт возьми, в самом деле ты цел! — обернулся к Беляеву Серебряков. — А мне доставили сведения, будто ты час тому назад арестован. Я уж в набор отправил…
Голос хроникёра звучал неподдельным сожалением.
— Хорош приятель! — прокрякал «провинциал», пожимая Беляеву руку. — Рад был, что товарища сцапали.
— Нет, — сконфузился хроникёр. — Я не рад был. А всё-таки, знаете, некоторая сенсация… Я и заголовок уже поместил: «Арест сотрудника»… Как хотите, это всё-таки и некоторым образом газету поднимает.
Высокий и жилистый, с начисто выбритым лицом и горбатым носом, хроникёр одевался в костюмы с самой сверхъестественной клеткой и искрой, носил тупоносые ботинки на подошве толщиною в палец и огромные воротнички фасона «капитан» с развёрнутыми крыльями. В пёстром, как у арлекина, пальто, приплюснутой «спортсменке» на голове, с кодаком и биноклем на ремнях через плечо, Серебряков постоянно носился по городу в погоне за сенсацией, стремясь к своему идеалу «американского репортёра». Товарищи дразнили его «Жюль-верновским корреспондентом», и этот иронический титул звучал в ушах Серебрякова сладкой музыкой.
— Ну, в чём дело? — обратился он к товарищу. — Принёс что-нибудь?
— Ничего не принёс. Дело, брат, вот в чём. — И Беляев передал, что с ним сегодня случилось.
— Ол-райт! Недурно завинчено. Жаль, нельзя поместить. Строк бы этак на двести. Да, жаль! Что ж ты теперь думаешь предпринять?
Беляев объяснил в общих чертах положение.
— Угу!.. Аванс? Ну, на этот счёт, брат, у нас слабо.
— Ты уж постарайся, Петя!
— Ну, я, брат, в этом предприятии нуль. Разве в русских газетах ценят настоящего хроникёра?.. Попробую, впрочем. Ты, однако, мне расскажи подробнее всю обстановку. Как и что там происходило, на набережной?.. Может быть, удастся всё-таки тиснуть сегодня строк шестьдесят «со слов очевидца».
Беляеву сызнова пришлось излагать свои приключения.
— Кстати, скажи, пожалуйста, Петя, — вспомнил он. — Не знаешь ли ты, что из себя представляет доктор Чёрный?
— Доктор Чёрный? Не знаю. Впрочем, что я? Разве есть что-нибудь, чего я не знаю?.. Сейчас наведём справки. Чёрный, Чёрный… — повторял Серебряков, роясь в бесчисленных карманах своего костюма. — Чёрный?.. Кажется, припоминаю. Не у него ли с профессором Загоскиным столкновение вышло на заседании физико-химического общества? Буква «Ч»… Сейчас увидим.
Серебряков вытащил наконец захватанную, засаленную записную книгу с алфавитом и зашелестел листами.
— Есть! — радостно заявил он. — Ещё бы у меня не было! Чёрный, А. Н., доктор медицины. Приват-доцент, физико-математический факультет, отделение естественных наук, по кафедре физиологии, параллельный курс. Гороховая, 49. Ну да, этот самый. Вот примечание: «столкн. на засед. физ. — хим. о-ва с Загоскиным из-за строения материи». Как сейчас помню. Загоскин его почти открыто шарлатаном назвал…
— Ну, а тот что?..
— Корректный малый! Помолчал и учтиво ответил: лучшим, дескать, подтверждением его теории служит полнейшая неспособность одряхлевших умов усваивать свежие представления… Что тут у них поднялось тогда!..
— Да в чём было дело?
— А чёрт их знает! Много я понимаю в их материи? Электроны, ионы какие-то… Помню только, как Загоскин кричал: «Не вам подписывать смертный приговор теории, выработанной тысячелетиями!»… Молодёжь, однако, насколько мне помнится, была на стороне Чёрного. А он, собственно, почему тебя интересует?
— Так. Пришлось случайно встретиться.
— Занятный субъект! Я его даже интервьюировать было собрался… Да что я болтаю. Надо тебе аванс устраивать…
И хроникёр скрылся в соседнюю дверь. Спустя минут пять он снова показался и исчез в другую дверь.
Прошло добрых полчаса, пока он появился снова, с торжеством растопырив четыре пальца с обгрызанными ногтями:
— Сорок целковых!..
Солнце повисло над самым горизонтом, когда Беляев с только что купленным в Петербурге пледом в руках вышел из вагона на маленькой промежуточной станции Финляндской железной дороги.
Снег, кое-где маячивший во время пути по сторонам полотна, здесь исчез, и мелкий гравий, напитанный весеннею сыростью, мягко скрипел под ногами. Редкие лужи кое-где подёрнулись стёклышками льда под вечерним морозом, но самый воздух, казалось, дышал ещё весенним теплом. Беляеву в его ватном зимнем пальто было не на шутку жарко.
Не успел он дойти до конца усыпанной гравием платформы, как его со всех сторон обступили бритые скуластые финны в кожаных, собачьего меха шапках с меховым помпоном или пуговицей на темени, с закушенными на сторону короткими трубками.
— Барину дачу? Вот у меня хорошая…
— Пер-ркеле-с̀атана! Куда лезешь? Моя очередь… Вот у меня, барин, четыре окна, лодка есть, ледник…
— Перкеле-х̀у! У него прошлый год барин помер. Его дача плохая…
— У тебя лучше? Задаток возьмёшь, а потом стёкла выбьешь…
Беляев с трудом освободился от насевших на него дачевладельцев и подошёл со своим пледом к одиноко стоявшему у жёлтой таратайки белокурому финну, молча наблюдавшему травлю приезжего.
— Извозчик? — вопросительно обратился к нему Беляев.
— Все извозчики! — ответил тот довольно чисто по-русски. — Куда надо?
— Дача «Марьяла». Знаешь?
— «Марьяла»? Знаю. У Красных ворот.
— Сколько возьмёшь?
— Сорок копеек. У нас такса.
«Недорого за три версты, — подумал Беляев. — Пустить бы сюда питерского извозчика, он бы показал таксу!»
Он вскарабкался в высокую финскую тележку, обернул ноги пледом. Извозчик дёрнул вожжами, и кругленькая, невзрачная на вид, малорослая лошадёнка, сразу влегши в оглобли, с места полною рысью вынесла тележку на шоссе.
— Ну, М́икку, в́артук! В́артук, перкеле-с́ат-тана!.. — неслись за экипажем крики дачевладельцев.
Микку обернулся и, погрозив кнутом, выпустил крепкое слово.
— Однако, ваши финны сердитый народ, — заметил Беляев.
Извозчик покосился на него через плечо и презрительно сплюнул на дорогу.
— Финны? — переспросил он. — Тут нет финны.
— Разве это русские все?
— Нет русские, нет финны… Кулиганы! — выпустил он сердито. — Разве это финны? Работать не хочет, землю сдаёт, дом сдаёт, сам со свиньей живёт. Получит задаток, сейчас в Сестрорецк, а то в Белоостров водку пить… Это не финны, здесь нет финны.
— Где же они?
