Проходя мимо стола, он машинально взглянул на заглавие книги. То было французское издание новой работы Ле-Бона о лучистой энергии, Беляев тщетно искал эту книгу в петербургских магазинах и в иностранном отделе Публичной библиотеки.
«Обязательно попрошу её у доктора с собой, — подумал он, и тотчас у него мелькнула тревожная мысль: — Куда с собой? Кто знает, где мне придётся теперь очутиться!»
— Доктор был здесь недавно? — обратился он к тёмнокожему слуге.
— Нет, мсье! Около месяца тому назад!
— Я думал… — кивнул Беляев на книгу.
Тёмнокожий красавец улыбнулся, обнажив дивные зубы; затем не говоря ни слова, убрал со стола книгу и начатый мандарин.
«Недостаёт только, чтобы этот черномазый лакей сам увлекался Ле-Боном», — подумал Беляев и улыбнулся.
Странная обстановка дачи начинала его забавлять.
— Быть может, мсье что-нибудь закусит? — обратился к нему слуга с лёгким поклоном.
— Пожалуй, — согласился Беляев. Торопясь выбраться из Петербурга, он забыл пообедать, и теперь голод давал себя знать.
Бесшумно ступая мягкими туфлями, тёмнокожий лакей исчез в дверях и через минуту вернулся с подносом, на котором среди тарелок с сыром, варёной цветной капустой и спаржей красовалась вазочка со взбитыми сливками, смешанными с бледно-розовыми ломтиками каких-то фруктов. В изящной, матового металла, сухарнице лежало печенье, напоминавшее английский кекс, а из-под локтя лакея выглядывало горлышко бутылки с механической пробкой, как у бутылок со стерилизованным молоком.
— К сожалению, я не могу предложить мсье мясного! — сказал слуга, с чисто женской грацией склоняя свою гибкую фигуру, чтобы поставить поднос на стол. — Доктор не ест мяса. Я тоже к нему не привык.
Беляев растерянно поглядел на диковинный обед и, не зная, с какого блюда его начинать, потянулся сначала к сыру.
— Если мсье ничего не имеет, я буду хозяйничать, — сказал странный слуга, заметив его затруднение. — Кстати, закушу сам. Я только что собирался обедать…
Придвинув к столу одно из плетёных кресел, тёмнокожий опустился в него с самым непринуждённым видом и проворно наложил на тарелку сбитых сливок с фруктами.
— Попробуйте этого сначала! — сказал он, придвигая гостю печенье. — Оно заменяет суп. Сливки холодные, бананы и абрикосы нарезаны тонкими ломтиками. Это очень освежает… Вы можете сливки немножко посолить, если хотите… Теперь кушайте спаржу или капусту. Вот вам сухари… Я люблю больше спаржу, капуста у вас в России жёстковата, — говорил тёмнокожий гурман, умело обсасывая нежные зеленоватые головки спаржи. — Теперь, если хотите, кушайте сыр. Это рокфор. Я его терпеть не могу, но доктор любит…
Он наклонился и, откупорив небольшую бутылку с герметической пробкой, наполнил стакан Беляева золотистой душистой жидкостью.
— Виноградный сок, — пояснил он. — Вам, наверное, приходилось пить? Он лишён спирта, но очень вкусен…
— Вы тоже вегетарианец? — спросил Беляев.
— Не знаю, как вам сказать. Я просто не привык к мясу с детства. Попробуйте питаться так несколько месяцев, и вам самим противно будет вспомнить о мясе.
— Гм! Не думаю. Да мне оно, как бы это выразиться, — подбирал Беляев выражения на непривычном языке, — слишком дорого… эта пища…
— Не думаю! — возразил тёмнокожий, помочив в золотистой жидкости свои яркие губы, оттененные сверху лёгким пушком. — В Париже я приценялся. За франк вы имеете связку бананов в полтора десятка. Пара абрикосов или персиков — несколько су. А за кило плохого мяса нужно отдать, по крайней мере, четыре франка, если не больше…
— Ну, у нас цены другие.
— Не знаю. Доктор говорит, что и здесь почти то же.
— Вы давно служите у доктора?
— Девять лет.
— И ездите за ним повсюду?
— Да. Доктор много путешествует.
— Послушайте! — сказал Беляев, сильно заинтересованный. — Почему вы встречаете гостей с такими предосторожностями? Я видел у вас даже револьвер.
— Я живу совершенно один.
— Но разве здесь опасно жить? В Финляндии так тихо, ни грабежей, ни краж.
— Здесь очень близко граница, — возразил тёмнокожий. — Иногда сюда попадают… апаши из Се-стро-рец-ки, — с трудом выговорил он непривычное слово. — Осенью сюда забрались трое, оборванные, страшные… Я подал им в окошечко через дверь хлеба и денег, серебряную монету, как пять франков, такую… я забыл, как она по-русски. Да, один рубль… Ну а им показалось, должно быть, мало, стали стучать, хотели сломать дверь…
— Что же вы сделали?
— Ну а я выпустил на них Нанни. Они испугались и убежали…
— А кто это — Нанни?
— Это… да вот подождите немного, вы, вероятно, сами увидите…
— Зачем же вам в таком случае револьвер?
— Как зачем? Мало ли, что может случиться, когда живёшь совершенно один… — уклончиво ответил тёмнокожий, и по лицу его пробежало тёмное облако.
— Вы магометанин?
— Нет.
— Буддист?
Тёмнокожий отрицательно покачал головой.
— В таком случае христианин?
— Не могу вам этого объяснить, — ответил собеседник. — Я думаю… христианин. Только не так, как у вас… Я сейчас не могу объяснить.
— Вы, вероятно, из Африки?
— Нет.
— Откуда же?
— Ост-Индия, — ответил тёмнокожий.
— Ах! Вы индус?!
Беляеву сделалось даже как будто совестно, что тонкие одухотворённые черты бронзового лица своего собеседника он мог смешать с приплюснутыми физиономиями обитателей Чёрного материка.
— Да. Индус… Соли-гуру, — задумчиво произнёс молодой человек.
— Соли-гуру? Это что же?.. Каста?
— Нет, не каста. Племя… У соли-гуру нет касты. Соли-гуру — чандала! — с горечью возразил тёмнокожий, и Беляев с удивлением заметил, как сразу изменилось его лицо. Выражение глубокой тоски засветилось в его огромных глазах, и, бессильно дрожа, опустились углы губ, словно у плачущей женщины.
— Чандала? — машинально переспросил Беляев.
— Да! Чандала… Знаете, что такое чандала? — Тёмнокожий закрыл глаза и дрожащим голосом, словно декламируя, произнёс: — Рождение чандала — преступление. Чандала не могут иметь одежды, кроме одеяния мёртвых; их украшения могут быть только из железа. Чандала не может поклоняться никому, кроме злых духов. Чандала не могут соединяться в селения, жить осёдло, он должен кочевать постоянно с места на место… Чандала… — голос тёмнокожего зазвенел настоящим рыданием. — Чандала не имеет права писать правой рукой и должен буквы ставить справа налево. Тот, кто убьёт чандала, не подлежит суду…
— Что вы говорите! — возмутился Беляев, не на шутку потрясённый страшной цитатой. — Откуда эта гнусность?
