— Где же они?
— Финны далеко… Вот! — Извозчик махнул рукою на север. — Хангё финны, Николайстадт финны, Улеаборг… А здесь не финны, здесь чухны!
— А ты разве не здешний?
— Нет! Я за Улеаборг пятьдесят километров.
— А здесь извозчиком?
— Жена здесь. Вот… жена есть, лошадь есть, а дом нету… Вот деньги заработаю, поедем домой, дом буду строить.
Извозчик дёрнул левой вожжой, и тележка, черкнув крылом по гранитному нетёсаному обелиску, свернула с шоссе на просёлочную дорогу между жердяными заборами и запрыгала по изрытым корнями и кочками колеям.
— Вот… «Марьяла»! — извозчик указал на зелёную крышу, словно вынырнувшую из соснового леса на самом гребне высокого песчаного холма. Солнце давно спряталось за горизонтом, и всё кругом кутали густые синие тени, а окна стоявшей на горе дачи ещё горели кровавым отблеском солнца, и вся сторона, обращённая к западу, словно выкрашена была розовой краской.
— Часто возишь гостей на «Марьялу»? — спросил Беляев.
— Нет часто. Барин один живёт. В месяц раз приезжает, а летом живёт, никуда не ходит.
— А теперь кто там? Сторож?
— Да, сторож, один.
— Финн или русский?
— Нет, шорнай.
— Как «шорнай»?
— Да! шорнай… нигер!
— А, вот что! — догадался Беляев. — Не страшно ему одному в лесу?
— Чего страшно?.. Он сам страшный. Вот будете смотреть.
Лошадь с трудом тащила теперь тележку по глубокому рыхлому песку в гору. Здесь, среди тесно обступивших сосен, сумерки ещё более сгустились, и странно было, когда, достигнув площадки на гребне горы, путники снова очутились лицом к лицу с блещущей яркими красками зарёй.
Небольшой бревенчатый домик с верандой, обращённой в сторону моря, с широкими итальянскими окнами, задёрнутыми изнутри плотными занавесками, был окружён живой изгородью из можжевельника и низеньких веймутовских сосен с голубыми разлатыми лапами. Сарай для дров, ледник и другие хозяйственные службы заслоняли дом со стороны дороги, а от небольшой пристройки в сторону леса тянулась вереница крытых отдушин, выходящих прямо из земли, как у компоста или погреба.
Беляев расплатился с извозчиком и двинулся к крыльцу.
— Я буду подождать! — крикнул ему Микку, оправляя шлею на своей лохматой лошадёнке.
— Не нужно. Я здесь останусь на ночь.
— Ну, ну! — скептически возразил извозчик. — Я буду посмотреть. Сторож никого не пускает.
Беляев тщетно искал ручку у дверей. Без обычной рамы и филёнок, вырезанная словно из одного куска огромного дерева, полированная дубовая дверь была так точно пригнана к косякам, что не было даже заметно пазов. Не было и признаков замка. Только левее из толщи бревна высовывалась крошечная пуговка кнопки.
Беляев нашёл её и энергично придавил.
Несколько минут не было слышно ни шагов, ни шороха. Потом внезапно в середине двери открылся небольшой глазок, как у тюремных камер, и тихий низкий голос сказал чисто по-русски:
— Барина нет дома. Без него не велено никого принимать.
«Как же, доктор сказал, что сторож не понимает по-русски? — мелькнуло в голове Беляева. — Отлично говорит…»
— У меня от барина вам записка, — сказал он.
— Барина нет дома. Без него не велено никого принимать! — настойчиво повторил голос.
— У меня с собой карточка барина.
— Барина нет дома, — в третий раз повторил голос уже сердито и угрожающе. — Без него не велено никого принимать.
— Что за чертовщина такая? — вспылил Беляев, с удивлением прислушиваясь к монотонному голосу, который в третий раз тупо и механически повторял одни и те же слова. — У меня карточка, я же вам говорю… Ах, черт! — сообразил он наконец. — Я-то дурак тоже!
Он вынул из бумажника карточку доктора и, показывая её невидимому сторожу, спросил по-французски:
— Вы, вероятно, не понимаете по-русски?
— Non, monsieur. Pas un mot.[1]
— У меня с собой визитная карточка хозяина этой дачи с надписью для вас. Доктор, вероятно, сам сегодня приедет вечером… Можете вы меня пустить?
В глазок высунулись два тонких смуглых пальца, и голос сказал:
— Позвольте карточку.
«Однако, фокусник этот доктор! — подумал Беляев, когда кусочек картона исчез в отверстии двери. — Настоящий средневековый ритуал! Что он, деньги фальшивые делает, что ли?»
Глазок в двери снова открылся, и тот же голос теперь уже спокойно, приветливо произнёс по-французски:
— Отпустите извозчика!
— Поезжай! — крикнул Беляев. — Я останусь. Поезжай!
Микку тронул лошадь, и Беляев видел, как он ежеминутно оборачивался назад с любопытством, пока не скрылся в лесу за поворотом.
Беляев обернулся — и удивлённо отступил. Дверь дачи была уже раскрыта, и на тёмном фоне передней, на пороге вырисовывалась невысокая, стройная фигура замечательно красивого молодого человека со смуглой оливково-коричневого цвета кожей, большими глазами, осенёнными длинными, словно стрелы, ресницами, и шапкой вьющихся чёрных волос.
Одет был оригинальный сторож в мягкий кремовый пиджачный костюм и туфли, поражавшие своим маленьким размером. Тёмную, но нежную и гибкую шею свободно охватывал отложной воротничок мягкой чесучовой сорочки.
— Мсье может войти! — сказала фигура приветливо и отступила в глубину сеней. В правой руке у неё Беляев заметил воронёное короткое дуло «крошки Веблея».
Машинально переступил он порог и невольно вздрогнул, услыхав, как сзади него с мягким негромким стуком захлопнулась дверь.
Он снял пальто в передней и, очутившись в следующей комнате, с интересом начал осматриваться.
Нельзя было сразу определить, служила ли эта комната столовой или гостиной. Мягкие низенькие пуфы, обтянутые нежным, серовато-зелёного цвета сукном без всякой отделки, были разбросаны вперемежку с невысокими бамбуковыми креслами с плетёным сиденьем и спинками, косо срезанными, странно уютными, манившими развалиться и отдохнуть: чувствовалось, что кресло само, без всяких усилий со стороны человека, обнимет и поддержит тело. У стены помещалось нечто вроде буфета или бюро с плотно пригнанными дверцами, по-видимому, без замков. Возле небольшого стола, на котором остались забытыми тарелочка с очищенным наполовину мандарином и только что разрезанная книга, придвинут был большой изящный шезлонг, который Беляеву до сих пор приходилось видеть лишь на картинках заграничных журналов.
Проходя мимо стола, он машинально взглянул на заглавие книги. То было французское издание новой работы Ле-Бона о лучистой энергии, Беляев тщетно искал эту книгу в петербургских магазинах и в иностранном отделе Публичной библиотеки.
