Разговор в южных морях ведется по одному образцу. Океан там широк, но мир узок. Чуть лишь беседа затянется, и вы неизбежно услышите имя Болли Хейса, героя-мореплавателя, подвиги и слава которого мало известны в Европе. Коснется речь и коммерции: копры, раковин, пожалуй, хлопка, либо водорослей, но так, между прочим, мимоходом, не возбуждая глубокого интереса. Имена шхун и их командиров будут порхать в разговоре тучей, как майские мухи. Подробности кораблекрушений будут охотно обсуждаться и оспариваться. Новый человек найдет такой разговор не особенно блестящим. Но он скоро войдет во вкус. Протаскавшись с год по островам, увидав и узнав порядочное число шхун, услыхав множество повествований о подвигах капитанов во вкусе мистера Хейса, по части контрабанды, крушений, злостных аварий, пиратства, торговли и других родственных с перечисленными сферах человеческой деятельности, новичок убедится в конце концов, что Полинезия нисколько не уступит в смысле интереса и поучительности ни Лондону, ни Парижу.
Мистер Лоудон Додд был новичком на Маркизских островах, но он был старый, бывалый купец на соленой воде. Он знал и суда, и капитанов. Он в других местах присутствовал при начале некоторых карьер, о которых ему теперь рассказывали, как о достигших кульминационного пункта, или, наоборот, сам мог порассказать о финале на дальнем юге разных историй, начавшихся здесь, в Таи-О-Хае. А он, кстати, мог сообщить интересную новость по части кораблекрушений; такая обычная судьба шхун южных островов постигла «Джона Ричардса».
— Дикинсон отправил на нем груз на остров Пальмерстон, — рассказывал Додд.
— А кто владельцы? — спросил один из завсегдатаев клуба.
— Капсикум и К®, дело известное! — отвечал Лоудон.
Группы слушателей обменялись между собой улыбками и кивками людей, понимающих, в чем дело. Лоудон, кажется, удачно выразил общее настроение замечанием:
— Говорят, это вышло удачное дело. Нет ничего лучше доброй шхуны, бывалого капитана да удачно выбранной подводной скалы.
— Да, дело хорошее, как бы не так! — возразил глазговский голос. — А по-моему, лучше всех дела ведут миссионеры.
— Не знаю, — отозвался другой голос, — по-моему, опиум — вот хорошее дело.
— А то вот еще набег на заповедные острова с жемчужными устрицами, — проговорил третий голос. — Так, примерно на четвертый год запрета, сделал набег на лагуну, да и наутек, прежде чем увидят французы.
— Кароший тело польшой замородка золот, — сказал свое мнение немец.
— Нет, кораблекрушения в самом деле кое-что стоят, — сказал Хевенс. — Вот в Гонолулу, например, один человек купил судно, которое попало на рифы у Вайкики. Дул крепкий ветер и начал трепать судно о рифы, как только оно их коснулось. Агент Ллойда продал его в час. Не успело стемнеть, как судно уже было разметано в щепки, а человек, который его купил, разбогател, бросил дела и потом выстроил себе дом на Беретанской улице и назвал его именем того судна.
— Да, кораблекрушения иной раз бывают удачные, — произнес глазговский голос, — только не часто.
— Можно принять за правило, что в них чертовски мало проку, — сказал Хевенс.
— Верно! — крикнул глазговец. — Нет, по-моему, лучше всего овладеть тайной какого-нибудь богатого человека, да около него и погреть руки.
— Это не так-то легко, — заметил Хевенс.
— Это все равно, не в том дело, — стоял на своем глазговец. — А вот только скверно то, что здесь, в южном море не так-то легко раздобыть такую тайну, как в Лондоне или Париже.
— Мак-Гиббон, должно быть, вычитал об этом из какого-нибудь дешевого романа, — заметил один из завсегдатаев клуба.
— Из «Авроры Флойд», — отозвался другой.
— А если бы и так? — горячился Мак-Гиббон. — Ведь это верное дело! Почитайте в газетах! Вы ничего не знаете, оттого и зубоскалите. А я вам говорю, что это будет почище страховки, да и честнее.
Резкость последних замечаний побудила Лоудона, человека миролюбивого, вмешаться в разговор.
— Это может показаться странным, — сказал он, — но я практиковал, кажется, все упомянутые в нашей беседе способы добывания средств к жизни.
— Как, вы находиль золотой замородка? — спросил немец.
— Нет, я много делал глупостей в жизни, — возразил Лоудон, — но по части золотоискательства неповинен. У каждого человека найдется здоровый участок мозга.
— Ну, так что же? Вы, может быть, вели торговлю опиумом? — спросил кто-то.
— Да, вел, — отвечал Лоудон.
— Это доходное дело?
— Конечно, — отвечал Лоудон.
— И кораблекрушениями занимались? — спросил кто-то другой.
— Да, сэр, — сказал Лоудон.
— Как же вы это делали? — продолжал спрашивавший.
— Я прибегнул к особому способу крушения, — ответил Лоудон. — Надо вам сказать, что я вообще никому не рекомендую этой отрасли промышленности.
— Судно потерпело крушение? — спросил кто-то.
— Скорее я потерпел крушение, — сказал Лоудон. — Не хватило смекалки.
— И шантаж пробовали? — спросил Хевенс.
— Это так же верно, как то, что я сижу перед вами, — ответил Лоудон.
— Доходная вещь?
— Видите ли, я неудачник, — ответил Додд. — А должно быть, доходная.
— Вам удалось овладеть чужой тайной?
— И громадной, величиной с Техас.
— А тот-то богат был?
— Ну, хоть и не так, как Джей Гульд, но ручаюсь, что он мог бы купить эти острова, если б пожелал.
— Ну, так в чем же дело? Он выскользнул у вас из рук?
— Пришлось немало повозиться. В конце концов я притиснул его к стене. Но тут…
— Что тут?..
— Все пошло прахом. Я сделался закадычным другом моей жертвы.
— Что за чертовщина!..
— Вы, быть может, думаете, что он был уж очень неразборчив? — спросил Лоудон в шутливом тоне. — Нет, это был на редкость симпатичный человек.
— Ну, Лоудон, — сказал Хевенс, — вы начали говорить нелепости. Пойдемте-ка обедать.
Окружающая ночь была вся полна ревом прибоя. В кущах зелени мелькали светлячки. Туземные женщины ходили группами, по две, по три, и, встречая двух белых, улыбались им, строили глазки и, не удостоившись внимания, проходили мимо, оставляя позади себя крепкий запах пальмового и миндального масла.
От клуба до дома Хевенса было рукой подать, но для европейца этот переход показался бы вступлением в какую-то волшебную страну. Если б такой человек последовал за нашими двумя друзьями в этот дом с просторной верандой, уселся вместе с ними в прохладной комнате, где на столе, покрытом скатертью, сверкало вино при ярком свете лампы; если б он отведал вместе с ними экзотическую пищу: сырую рыбу, плоды хлебного дерева, печеные бананы, жареную свинину, приправленную неподражаемым мити и царем тонкой снеди, салатом из капустной пальмы; если б он видел и слышал временами фигуры и шаги хорошеньких туземных молодых женщин, то появляющихся в дверях, то исчезающих, казавшихся слишком скромными, чтоб их принять за членов семьи, и слишком гордыми, чтоб их принять за прислугу, — и если б после того он вновь внезапно перенесся к себе домой, к собственному домашнему очагу, он, наверное, протер бы себе глаза и сказал бы: «Все это мне приснилось. Я видел во сне, что был где-то в доме, но только в таком доме, который похож на небо».
